не ядовитая заноза в сердце — вообще чепуха.
Желая отвлечься от дурных мыслей, я поворачиваюсь к Широно. Новый слуга устроился в углу моего крошечного кабинетика, на полу, подстелив жёсткую циновку. Придвинул к себе низенький столик, разложил письменные принадлежности, стопку листов бумаги и усердно работает кистью: записывает мою беседу с перерожденкой. Тушечницу с уже разведенной тушью он притащил от секретаря Окады, решив не тратить время на приготовление туши самостоятельно. Смотри-ка! Не к писцам побежал, к секретарю. Чудо из чудес! Раньше я ни на миг не усомнился бы, что наш секретарь скорее даст отрубить себе правую руку, нежели поделится с кем-нибудь своей драгоценной тушью. Похоже, Барудзироку Широно (фамилия! у каонай! с ума сойти…) пользуется в управе определённым уважением.
Для безликого — немыслимое дело!
Ну да, пять лет при дознавателе Абэ. Будем честными, у Широно служебного опыта побольше моего. Если же учесть, какими делами занимался господин Абэ — и какими теперь занимается Торюмон Рэйден, весь такой красивый, с новой, купленной за казённый счёт одеждой — опыт Широно мне очень даже пригодится. Главное, не вспоминать Мигеру, не сравнивать его с Мигеру, не хотеть со всей силой безнадёжной, мучительной страсти, чтобы он превратился в Мигеру…
Я знаю, что бывает, когда человека охватывает страсть, способная вытеснить все остальные чувства. Полагаю, Широно, ты тоже это знаешь. Как ты и уместился-то за этим столиком? С твоим ростом, телосложением? Записи можно не проверять — вряд ли я найду там хоть что-то, к чему можно прицепиться, попенять тебе за нерадивость, скверный почерк или отсутствие должного усердия. Я постараюсь к тебе привыкнуть, Барудзироку Широно. Очень постараюсь.
Но извини, обещать не могу. Вот и сейчас: вспомнил, как Мигеру скрипел гусиным пером, выводя заморские каракули, и сердце защемило. Чему там должно быть подобно сердце самурая? Сухому дереву? Стылому пеплу?
Плохой из меня самурай.
— …делаете из тонких ломтиков тофу мешочки, обжариваете в масле. Будьте осторожны, они крошатся. Ва́рите мешочки в разбавленном соевом соусе и сладком рисовом вине. День храните в доме, три дня на холоде. Пусть впитают аромат…
— Мешочки?
Заявитель что-то бормочет. Масло, рисовое вино. Я не слушаю. Или слушаю? Хочется есть, очень хочется есть. Живот прилип к спине, кричит: наполни! Не глядя, я хватаю оставленный про запас колобок. Бамбуковый лист летит на пол, но мне не до того. Отламываю сразу половину колобка, запихиваю в рот. Жую, глотаю, рискуя подавиться. Давлюсь, кашляю.
Это, наверное, после саке. Выпил лишнего, на еду потянуло.
Надо поделиться с Широно. Ох, как трудно себя заставить! Колобок — ничтожная порция. Тут и одному мало! Зря я отдал Мэмору второй. Преодолевая желание проглотить весь остаток целиком, я отламываю от него совсем немножко, чтобы обмануть самого себя, сую в рот, а остальное протягиваю слуге. Он берёт свободной рукой, благодарит. Я его не слышу. Что же я слышу?
— …ва́рите мешочки во второй раз. Затем варите рис, — мелкий старушечий шепоток лезет в уши, тычется цепким кулачком. — Приправляете уксусом, солью и лекарством от болезни лёгких [5]. Можете добавить моркови…
Как же хочется есть!
— …имбиря, маринованного в сливовом уксусе, и варёного корня лотоса. Набиваете рисом мешочки, посвящаете их божественной лисе Инари…
— Мне записывать рецепт, господин?
Гулкий бас Широно раскатом грома встряхивает кабинет. Вышибает чужие кулачки из ушей, заставляет тело содрогнуться. В низу живота откликается эхо, растворяет в себе чувство голода. Да что я, в самом деле?
— Какой ещё рецепт? Ничего не записывай, здесь не поварская. Мэмору с Малого спуска, или Котонэ, если угодно — хватит нести околесицу! Всё, что требуется, я услышал. Всё, что необходимо, записал мой слуга. Сейчас мы отправимся в твоё жилище для дальнейшего дознания. Ты меня понял?
— Поняла я, как не понять, — разносчик втягивает голову в плечи. — Чего тут понимать? Вы только не деритесь, я вас боюсь. У вас третьего колобка нет, а? Хоть крошку бы…
Ну да, Мэмору, ты всё ещё считаешь себя женщиной. К такому долго привыкаешь.
— Мне тебя до праздника Обон [6] ждать?!
— Уже иду!
— Шевелись!
— Бегу, спешу! Вот только пирожок куплю…
Мы останавливались в который раз. Мэмору не мог пропустить ни одного уличного торговца. Прикончив пирожок, он, яростно торгуясь, купил брусок твёрдого «хлопкового» тофу, какой добавляют в тушеные овощи, и стал пожирать его прямо на ходу. Чавкал, давился, с жадностью глотал — и при этом умудрялся бурчать: кисловат, мол, и кусок мелковат, и где этот прохвост видел такие цены?!
Смотреть на чавкающего перерожденца было неприятно. Я старательно глазел по сторонам, пропуская мимо ушей ворчливое бормотание Мэмору. Земля па́рила под солнцем, не до конца просохнув после недавнего дождя. Влажный и тёплый воздух был напоен ароматом глициний. Их соцветия клочьями вечерних сумерек свешивались через невысокие ограды. На смену глициниям, чьё время уходило, спешили пушистые шары расцветающих гортензий: белые, розовые, небесно-голубые.
Само сложилось:
Сумерки гаснут,
Цветы дня расцветают.
Весна и лето.
И что вы думаете? Зловредная память, хихикая старушечьим голоском перерожденки, немедля подсунула мне стихи Басё. Посвящённые — ну да, разумеется! — глициниям и гортензиям. Вот уж воистину: «Без слов — цветок»! Молчи, Торюмон Рэйден, не лезь к великим со своими поэтическими потугами! Глядишь, за цветок сойдёшь.
Хоть за какой-нибудь.
Никогда не записываю свои стихи. И никому их не читаю, только вам.
Я оглянулся — проверить, не отстал ли мой новый слуга — и мысленно обругал себя за скудоумие. Куда там — отстал! При его-то росте и журавлиных ногах? Напротив, Широно приходилось сдерживать шаг, чтобы не обогнать своего господина. Он, кстати, очень ловко держался у меня за спиной: привык за годы службы у господина Абэ.
— Болван!
Это я не слуге. Это я Мэмору. Обжора, чтоб он подавился, встал как вкопанный, когда я повернул голову к Широно. Ну, я на него и налетел; в смысле, на Мэмору. Мой подопечный, понимаете ли, вздумал купить полдюжины шариков онигири [7]…
— Тупая башка!
Мэмору сыпал извинениями, кланялся — и не прекращал отчаянный торг, проклиная жадность торговца и несусветную цену за дрянной товар. Я схватил его за шиворот и поволок дальше.
Миновав квартальные ворота, мы принялись кружить по мешанине улочек и закоулков, кривых и грязных. Здесь торговли съестным не было и Мэмору заметно приуныл. Я уж стал опасаться, что он забыл дорогу — с перерожденцами такое случается — но нет, он встрепенулся и припустил вперёд с такой резвостью, что я едва за ним поспевал.
Вот
