тех пор, пока не превратилась в сплошное темно-синее покрывало, затянутое предутренним туманом. Над головами грозно смыкались тучи, метался разбойник-ветер, раздувая пушистые волосы ведьм, которые слетались со всех концов неба и кружили вокруг небесных всадников.
— Гриш! Гриш, погляди как красиво, Гриш! — кричала ведьмочка вне себя от восторга. — Открой же глаза, глупый!
Чем выше они поднимались, тем меньше Игриш боялся этой головокружительной высоты, которая с каждым шагом Красотки становилась все невероятней. Он с тоской взирал на черную колючую землю, которая простиралась под ними, но скоро и она исчезла, и мальчик забыл о ней, всецело отдавшись ветру и неистовой пляске. Несмотря на то, что вся одежда болталась у него на бедрах, ему не было холодно. Их с Малуньей согревало какое-то детское счастье.
Месяц подмигивал сквозь клочья продранных туч, в которые они окунулись с головой, заливал белые тела ведьм золотистым сиянием, пока те плясали в его лучах, насвистывая во всю мощь своих легких. Среди них был даже летучий ковер, громадный хряк и пара ступ. И в центре этого хоровода, отбивая копытами облака, сквозь марево и завывающий ветер неслась Красотка, размахивая угольно черной гривой и хвостом.
Ковер подлетел ближе, раздуваясь как парус, и Игриш увидел на вышитом разноцветном полотне трех светловолосых женщин, которые любились друг с дружкой, томно постанывая и зарывшись в подушки. Игриш покраснел, когда их полуприкрытые глаза заметили всадников, и постарался отвернуться, но они уже кричали им с Малуньей, дергали Игриша за ногу, пытаясь стащить его со спины лошади. Со смехом Малунья помогла им заволочь упирающегося мальчишку на ковер, где его уже ждали горячие объятия.
Не успел Игриш плюхнуться на мягкий ворс, как женщины набросились на него и принялись терзать, словно он был куском мяса. Мяли, кусали, гладили и душили своей мягкой плотью. Мальчик страшно перепугался, когда они схватили его за самое сокровенное. Не в силах сдерживаться, он откинул голову назад и едва не взорвался.
Женщины смеялись и целовали его так, как Игриша не целовали никогда в жизни. Мальчику было хорошо, но отчего-то ужасно обидно.
Еще чуть-чуть и над ними зажглись звезды. Ковер поднялся выше облаков, туда где сверкало звездное полотно. Там их в окружении пары сереброволосых ведьмаков ждала Маришка.
— Ну что, Гриш, — сияла она добродушной улыбкой. — Теперь ты понимаешь, что значит быть свободным?
Игриш хотел ответить, но слова как будто застряли в горле от того неописуемого блаженства, который переполнял его. Так что он просто кивнул.
— Хорошо, — кивнула Маришка, подлетая к ним вплотную. — Значит, теперь ты готов.
Не произнеся более ни слова, она схватила мальчика за руку и сбросила его с ковра.
Лошадёв, как выражался пан Кречет, носилось по округе достаточно, чтобы никто не усомнился, что их отправили слоняться по лесам почем зря. С десяток сбились в табун и мирно себе щипали траву, дожидаясь прежних хозяев. Иные стягивались к ручьям, решив промочить горло, а то и сами возвращались на пепелище, когда переполох немного улягся. Для тех лошаденок, кто упирался, у казаков был припасен аркан. Ранко оказался лихим ловцом и с одного-двух бросков набрасывал петлю на шею особо ретивым скакуньям. Они с другим парубком — Абаем, коротконогим степняком, который правил лошадью без рук — носились по округе и хватали одну лошадь за другой. В конце-концов, у них вышло что-то вроде соревнования.
Пан Рогожа только знай себе посвистывал да удовлетворенно попыхивал люлькой, радуясь, как ловко молодые казаки орудуют арканом, и что самому Рогоже не нужно ничего делать.
Оставалась одна беда — день уже перевалил за середину, а ни в одной кобыле они так и не признали Красотку, не говоря уже о Грише. И это не могло не беспокоить одноглазого. Лошаденка, которая досталась ему, была никудышная, и Каураю пришлось отправиться налегке: арбалет, штыки, доспехи и прочее барахло, пришлось оставить казакам Кречета. Одноглазый забрал с собой только трофейную саблю да Куроук.
— Быть может пацан уже вернулся? — предположил Ранко, передав заарканенную лошадь пану Воробью, который увозил партию пойманных скакунов обратно к шинке.
— Тогда мы бы об этом уже узнали, — вздохнул Каурай, поглядывая по сторонам. Учитывая, что Воробей с Повлюком сделали к этому времени с десяток ходок туда и обратно, а новостей все не было, следовало признать очевидное — с мальчишкой что-то случилось.
— Глядь, Повлюк возвращается! — воскликнул Ранко, когда из-за деревьев показалась верховая фигура пузатого казака.
— Ну, что говорит Кречет? — спросил Рогожа. — Сходится число лошадей?
— Куда там, — покачал головой Повлюк, сдерживая разгорячившегося коня. — Он, мол, пятка еще не хватает.
— Так пусть посчитает пойманных лошадей колядников в учет пропавшим! — покачал головой Рогожа с его недогадливости. Но Повлюк только махнул на это:
— Ну и я ему о том же.
— А он?
— А он — не можно, гутарит.
— Тьфу!
— Лошади-то казенные! — развел руками Повлюк. — Да и дюже дохлые у колядников лошаденки, пан Рогожа. А конюший нам головы поснимает, ежели мы вместе животины, которую он как облупленную до хвоста знает, приведем ему сие недоразумение — факт!
— Добро! Будем искать дальше, чаго сделаш, — вздохнул Рогожа и обвел задумчивым взглядом пустующие просторы. С каждой ходкой округа все больше скудела на лошадей, и нынче они уже не представляли в какую степь им направлять копыта.
— А можа, пан Рогожа? — почесал затылок Повлюк, — разобьемся на группы да порыскаем в порожних сторонах? Ты, Абай да Ранко скачите в одну сторону, а мы с паном Каураем дождемся Воробья и повскачим в другую. Неча нам тут куковать. У нас сроку до вечера!
— Заметано, дорогой мой Повлюк! — обрадовался Ранко и расплылся в белозубой улыбке. Парню жуть как осточертело общество постоянно ворчащего пана Рогожи, и он давно искал повода как-нибудь от него отделаться. — Токмо, дядька, дозволь мне с паном Каураем по округе порыскать. А то у Повлюка лошадь на последнем издыхании уж. Не угонится за мной поди. Загнал он ее.
Это было правдой — взмыленная разбойничья коняга под задом тяжеленного Повлюка, который ни на миг не расставался со своей бомбардой, еле переставляла копыта и еще одной погони за неугомонным Ранко едва ли выдержала бы. Каураю досталась кобыла куда свежее — сам словил ее в лесу и выковыривал из седла останки разбойника, которого ранее рассек мечом. Седло до сих пор липло к заднице, залитое кровью и еще чем-то зловонным.
— Но-но, малец, — погрозил ему пальцем Рогожа. — Ты не думай, шо я тебя на гулянку какую отправляю! Шоб
