временем умнеют и развиваются. Вот со временем они и считать научились, и машины строить, потом и на Космос перекинулись. Это все есть во мне, просто люди пока не доросли до моего ума.
Нуд замолчал. Вильгельм поглядывал на него и усмехался. Карлик глядел вперед, на дорогу, не моргая, даже когда они останавливались на светофорах.
– Иногда я думаю, что в тебе больше от обезьяны, чем от человека, – посмеялся Вильгельм и потрепал карлика за волосы.
Нуд насупился, потряс головой и спросил:
– А у обезьян просто нет такой головы, как у нас?
– Чего?
– Обезьяны не строят машины и не считают цифрами. У них нет такой головы, как у людей? – проговорил Нуд серьезно. – Я читал, что люди произошли от обезьян.
– Одновременно, – ответил Вильгельм и улыбнулся. – Я создавал всех одновременно. Приматов и людей на самом деле объединяет так много, что легче объяснить, в чем они различаются. Орангутанги, шимпанзе, даже гориллы невероятно умны для животных, но путь от шимпанзе до человека непреодолим, в то время как любой человек, если слишком сильно захочет отупеть и превратить себя в животное, сможет это сделать. Люди просто не понимают, какое сокровище хранят в себе, и тратят жизнь на ерунду.
– Но можно же обучить обезьяну так, чтобы она могла много чего делать, да? – воскликнул Нуд. – Я видел видео, в котором обезьяна рисовала.
– Но вряд ли обезьяна нарисует тебе «Тайную вечерю 12», Нуд. Скорее палочки и кляксы. – Улыбнулся Вильгельм. – Человек неповторим, неповторим настолько, что несколько процентов различий между шимпанзе и людьми превращают человека в настоящее произведение искусства генетики. Люди отличаются от меня, отличаются многим, тоже не буду тебе сейчас рассказывать, может, в следующий раз. Но людей ограничивает время, Нуд. Мозг человека поэтому устроен не так, как мой. – Вильгельм вздохнул. – Вы смертные. Тело человека не может существовать вечно, у человека есть границы, за которыми тело не может продолжать существование, а я практически бессмертен, я не старею, мое тело состоит из других веществ, оно не изнашивается. Меня очень сложно уничтожить. Мое время течет так, что человек вряд ли поймет меня, если начну объяснять. Для меня тысяча лет проходит не так, как проходила бы для человека. Я совсем иначе ощущаю время. Во всяком случае, иначе ощущал, пока не появились люди. С их появлением игнорировать обычное время стало невозможно.
Нуд подпер подбородок рукой и сел в позу мыслителя. Вильгельм усмехнулся. Карлик выглядел совсем уж комично.
– Но если люди и мартышки так похожи, значит можно же сделать что-то с мартышкой, чтобы она стала умнее? – спросил он.
– Не всякую мартышку, это раз. А два – сделать умнее вряд ли. Шимпанзе можно много чему научить, но человеком ее не сделать. Был бы у меня малыш шимпанзе, я бы тебе показал.
– Вы ведь всемогущий! – оживился Нуд. – Можете и обезьянку достать.
Вильгельм же не разделил его веселья. Он знал сотни примеров, которые доказывали, что вовсе он не всемогущий.
Областная больница находилась на отшибе, в окружении новостроек, в которых никто не хотел жить из-за отвратительной экологии. Впрочем, на всей территории города она не лучше. Вильгельм приказал Нуду ждать в машине и заполнять бумажки, пока сам сходит внутрь и проведает Егора. Нуд решил не возникать и молча перелез на заднее сидение, укутался в плед и стал рисовать что-то карандашиком в тетрадке.
В больнице пахло спиртом, болезнями и безнадегой. Стены, грязные желтые и унылые, нагоняли на Вильгельма тоску, а женщина, сидевшая у окошка регистрации ничего путного, кроме пары судорожных вздохов выдавить из себя не смогла. Эльгендорф и забыл, что без шоколадки или чая ничего выпутать не выйдет. Вильгельм понял, что выхода нет, вздохнул и пару раз нажал на Солнце, что висело у него на шее. Подслушивать он не любил – болтовня людей не интересовала его. Но номеров на дверях палат почему-то не было. Он шастал по первому, второму и третьему этажу, чуть приостанавливаясь у каждого кабинета. Слышал все разговоры, большинство из которых начали раздражать после первых секунд подслушивания. Каждый старик, попадавшийся ему под ноги, вызывал нечеловеческую ярость, и никакие Академские капли не могли скрыть волнующую лиловость его холодных глаз. Наконец-то послышался знакомый голос. Вильгельм открыл дверь. Палата была выкрашена в поросячий розовый, насквозь пропахла хлоркой и спиртом, и даже два горшочка незабудок не могли загасить смрада. На койках лежали трое: старушка, что-то царапающая в журнале «Судоку», девушка лет двадцати, которая окинула Вильгельма оценивающим взглядом, и Егор, пытавшийся приподняться на локтях и взять что-то с подоконника. Парень не слышал, как захлопнулась дверь и как тяжелые шаги приблизились.
– На, возьми, – бросил Вильгельм и снял с окна книгу, до которой почти дотянулся Егор. Парень тут же уронил ее на пол и уставился на начальника.
– Валерий Константинович, а что вы тут делаете? – изумился Егор и подтянул одеяло почти до подбородка. – Нет, я рад вас видеть, но…
– Где тебя сшибли?
– Я не…
– Я приехал узнать, что случилось с моим работником, которому я, кажется, запретил появляться на рабочем месте. Мои помощники узнали, где тебя сбили. А я ведь предупреждал, – процедил Вильгельм едва слышно. – Ты как принц какой-то. То тебя травят, то давят. Что дальше? Четвертуют? Колесуют?
– Валерий Константинович, ну, они же не хотят моей смерти. Машины-то ни у кого такой нету, больно дорогая для наших зарплат. Я не в укор, но даже у вас такой нет! Нет, я в том плане, ваша машина тоже хороша, тем более я видел ее изнутри....Ой! Простите снова, я не укор! – заплелся Егор, тяжело вздохнул и откинулся на подушку. – Простите еще раз.
– Конечно прощу, это ведь штатная ситуация, – хмыкнул Вильгельм.
Егор выглядел не лучшим образом: бледный, с гипсом на ноге и повязкой на руке, с разбитой губой и глазами, объятыми дурманом. Вильгельм взглянул на соседку, что лежала на самой старой кровати. Старушка странно посмотрела на него, будто узнала, зашамкала и отвернулась к стене, громко кряхтя.
– Ну, не только тебе извиняться. Я набрал всякий сброд, я, отчасти, и виноват, что не прогнал… Бывало у меня такое когда-то, давно правда, – вдруг начал Вильгельм. В расстроенном настроении он мог наговорить лишнего. – Был у меня магазин в Санкт-Петербурге, где закупались богатые люди. Я так давно мечтал о таком закоулке, что старался как можно быстрее открыть его. Конечно, ни о каком испытательном сроке для работников в те времена и речи не шло. Набрал я туда нормальных продавцов, ну, как
