что тут творилось под началом Верховного Жреца.
* * *
– Где? Ты? Был? – выкрикнула ты яростно, не страшась быть услышанной, стоило мне войти в свою комнату в конце следующего дня.
Мы вернулись на остров перед рассветом, и с утра до самого вечера я выполнял свои обязанности, не имея возможности увидеть тебя и объясниться. Я боялся, что ты больше никогда не придешь в мою комнату. Но ты была здесь.
Облегчение, помноженное на вину, затопило меня. И я смотрел на тебя, стоя посреди комнаты. Я забыл, какой красивой ты можешь быть. Особенно в гневе – все-таки сердилась ты не слишком часто.
– В Столице, – выдавил я из себя очевидное.
– Почему именно сейчас? – спросила ты, хотя теперь мы оба знали ответ на этот вопрос.
– Обменял себя на тебя, – просто сказал я.
– Почему? – с мукой спросила ты. – Почему ты решаешь все, что важно и касается нас двоих, без меня?
– Я хочу тебя защитить, – пролепетал я, оправдываясь. Ты устало опустилась на кровать.
– Как это было? – спросила ты, и я дернулся, будто меня ударили. В твоем голосе слышалось поражение, и именно так себя чувствовал и я. Потерпевшим поражение.
– У меня нет сил говорить об этом, – попросил я, приблизившись и опускаясь на пол. Все, чего я хотел, – уткнуться лицом в твои колени. Найти успокоение и немного утешения.
– Были времена, – тихо ответила ты, осторожно погладив мои волосы, когда я наконец приткнулся к тебе, – когда мы могли говорить о чем угодно.
– Ты знаешь судьбу; знаешь, что нас ждет, – пробормотал я, но ткань твоих одежд приглушила мой голос, и я добавил громче: – Дальше легче не будет.
– Я знаю… – ответила ты. Но, несмотря на согласие, в голосе твоем я услышал внутреннюю силу и протест.
Так мы и сидели всю ночь. Ты гладила меня по волосам, даря слабое утешение, а я пытался забыть. Но это было невозможно. Рок неотвратимой тенью преследовал нас, и от него никуда не скрыться.
1199 год от возведения Первого Колизея
Как я ни старался быть прежним, все погрузилось в туман. Жрец больше не брал меня с собой в Столицу, и я с безразличием понял, что тот единственный раз был наказанием, демонстрацией его силы и власти, напоминанием, что это может повториться в любой момент. Он знал, что это разрушит меня. И надломит нас.
Ты перестала быть игривой и относилась ко мне как к раненому животному, соблюдая дистанцию. Я был одновременно благодарен, но и чувствовал себя виноватым. Своим упрямством я омрачил нашу любовь. Иногда я размышлял, действительно ли ты была не готова разделить со мной этот опыт. Или же был не готов я?
События в Столице показали, что скорее второе. Я чувствовал себя раздавленным и испачканным. Ты дарила мне все свое дружеское участие, проявляя природную деликатность. Все эти годы твоего взросления я молился, чтобы ты была терпелива, и вот ты такой стала. Но теперь все казалось невыносимым.
Я был кругом виноват. Перед тобой. Перед собой. И вот к чему это привело. Ты-то осталась прежней – любящей внимательной Галатеей. Это я рухнул с небес на землю – Пирр, что считал себя умнее, дальновиднее, сильнее. В итоге оказался просто слабым ребенком, что сломался после первой же трудности. Я не советовался с тобой, не слушал твоего мнения, принял решение сам, будто это я в нашей паре был мудрее и имел право все решать.
Теперь же я сомневался в каждом своем шаге. И постоянно оглядывался, потому что ты всегда была позади меня. И неизменно дарила мне обнадеживающий взгляд, обещая, что все будет хорошо. Хотя хорошо быть не могло. Не с тем, что нас ждет.
Но время и правда посыпает пеплом былого боль и страшные воспоминания. Через месяц-другой я стал замечать, что порой улыбаюсь твоим шуткам, с бо́льшим упорством тренируюсь и остаюсь чаще в нынешнем дне, чем возвращаюсь к событиям той ночи.
Ты, как всегда, смогла показать мне красоту момента, не упоминая то, что грядет, и не возвращаясь к тому, что уже ушло. Еще через месяц я смог смеяться, а после поцеловать тебя без приступа паники. Конечно, в те ночи, что ты спала в своей комнате, чтобы набраться сил, я лежал на мокрых от пота простынях, пробужденный очередным кошмаром, и думал-думал-думал. О том, что через три месяца мы окажемся в Колизее, о том, что было, о том, как спасти твою жизнь.
Без тебя я сходил с ума, но стоило нам оказаться рядом, как страхи ускользали и на мою тревожную душу снисходил покой. Ты была моей тихой гаванью, и это дало мне уверенность, что именно тебе из нас двоих до́лжно остаться в живых. Ты была сильнее меня, ты справишься с потерей. Я же без тебя буду полностью раздавлен.
Я видел это каждый день. Твою скрытую силу. Даже сейчас, когда мы кружили друг напротив друга в рассветной дымке, я видел, что в нашем спарринге ты лишь позволяешь мне победить. За последние месяцы я потерял форму и знал это. И сейчас как никогда настала пора наверстывать упущенное. Ты сделала обманный выпад коротким клинком, но я был хитрее и перехватил тебя, предугадывая реальный замысел. С радостным визгом ты повалилась на камни, признавая поражение. Я схватил тебя в охапку и сжал изо всех сил. Кажется, я никогда не любил тебя сильнее, чем в этот момент.
– Сдавайся, – прохрипел я.
– Хорошо-хорошо, – задыхалась ты. – Что угодно, только не щекотка.
Я выпустил тебя из захвата, но только чтобы слегка переместиться и улечься поудобнее. Камни за ночь не успевали полностью остыть, и лежать было тепло. Это лето выдалось самым жарким на моей памяти. Тебе вот-вот должно было сравняться пятнадцать, и вот-вот начнется Игра. Я отогнал непрошеную мысль.
Ты вложила кинжал в ножны бережным движением, перевесила на противоположную от меня сторону бедра и только после этого улеглась рядом. Я удивился: зачем так аккуратничать с тренировочным клинком – он ведь даже не заточен. Но ты отвлекла меня довольным вздохом:
– Мы провели прекрасные годы на этом острове, не правда ли?
– Так и есть.
– Я очень люблю тебя, Пирр, – просто сказала ты, и оттого, что это было произнесено вслух впервые, – или же потому, что ты так открыто говорила о чувствах, – я замер. Заметив мою реакцию, ты усмехнулась: – Тебе не обязательно отвечать. Я просто хотела сказать, что ты сделал меня счастливой.
