А, будь он неладен! Надо было к Олли ехать и говорить с дедом там…
– Светлейший, – тихо говорю я, – недавно ко мне пришли плохие вести. У меня погиб отец.
– Соболезную, – приподнимает бровь отец Исидор.
– Тем дороже для меня возможность обрести деда. Понимаете, отец Исидор, временами мне не хватает поддержки, совета… пусть даже нарекания.
– Того, что может дать Церковь, – подсказывает отец Исидор.
– Того, что всего легче принимаешь от старшего в своей семье. Отец Исидор, у вас есть власть запретить мне увидеться с дедом. Но если вы воспользуетесь этой властью, вы поступите жестоко.
– Так брат Покаяние?… – на сей раз отец Исидор удивляется неподдельно.
– Мой дед, – киваю я. – И то предписание, что я привез, дано королем по моей просьбе.
Некоторое время отец Исидор молчит. И вдруг спрашивает:
– А кто та девица, что приехала с тобой, сын мой?
– Моя сестра. Отца убили на ее глазах… Я не решился оставить ее одну с таким грузом.
– Она нуждается в утешении?
– Я надеюсь, она его получит.
– Мне передали, – сообщает отец Исидор, – что она изъявила желание помолиться. Ее допустили в малую часовню. Возможно, сын мой, тебе стоило бы присоединиться к ней.
Я молчу. Невежливо, конечно… но этот, прости Господи, светлейший отец тоже не слишком вежлив. Или мы просто друг другу не понравились…
Отец Исидор звякает в колокольчик и приказывает заглянувшему в дверь монашку:
– Пришлешь ко мне брата Покаяние, потом отведешь сего юношу в приемную.
Монашек испаряется.
– Ты готов подождать, сын мой? – спрашивает отец Исидор.
– Да, – выдавливаю я. Понятно, что большего уже не добьюсь…
– Брат Покаяние выйдет к тебе. Возможно, он даже согласится оставить нашу обитель… на какое-то время. Но я прошу тебя помнить, что его место – здесь. Не склоняй его ко греху.
– Вы так говорите, светлейший отец, будто из нас двоих старший – я.
– В нем нет смирения, – качает головой отец Исидор. – Жизнь вне стен обители не пойдет ему на пользу. Я тревожусь за его душу.
– Моей сестре пятнадцать, – говорю я. – Может, она уж скоро замуж соберется. Но у нее никогда не было деда. А он… Наверное, он и не знает о том, что мы с ней есть на свете, ведь он и матушку нашу видел последний раз еще до ее замужества. Вряд ли его душу погубит наша любовь, светлейший отец. Как я помню, нас учили, что любовь спасает…
– Вас учили правильно. – Отец Исидор помаргивает и вздыхает. – Что ж, пусть будет, как судил Господь. Я не стану препятствовать… Иди, сын мой. Брат Служение отведет тебя.
Я оглядываюсь: давешний монашек, оказывается, уже торчит в дверях.
– Благодарю, отец Исидор, – прощаюсь я. И выхожу вслед за молчаливым братом Служение, с немалою досадой осознав, что дед войдет через другую дверь – и я даже взглядом с ним встретиться не смогу…
Что ж, значит, придется ждать.
В приемной мрачно и холодно, единственный тусклый светильник едва теплится. И даже лавок нет – зато стены исписаны фресками, жаль, видно плохо. Днем здесь, наверное, красиво и даже торжественно. А сейчас – потрескивает светильник, выхватывает из густой тьмы то край одеяния святого, то строгие глаза… Вот интересно, почему у них у всех глаза – строгие?
Я так и не понимаю, откуда появляется дед. Просто выходит из тьмы, на удивление бесшумно, и говорит с явственной усмешкой:
– Ну, здравствуй… внучек.
– Ты поедешь со мной? – прямо спрашиваю я. Почему-то невыносимым кажется каждый лишний миг неизвестности. – Пожалуйста. Ты нам нужен.
– Поеду, – так же прямо отвечает мой дед. И я думаю: жаль, что не успел он познакомиться с отцом! Они бы друг другу понравились.
3. О старых друзьях и новых врагах
День у Олли проходит, как во сне. «Морской змей» гудит. Я так понимаю, здесь собрались бывшие дедовы стражники… Медленно, но верно пустеет сорокаведерная бочка со старым вином, забредший на дармовое угощение менестрель разливается соловьем, и дед, пьяный в дым, хохочет вместе со всеми над похабными песенками и пускает слезу от любовных баллад…
Дед сбросил рясу и сбрил бороду – и оказалось, что он совсем еще не стар. Уж всяко – помоложе Лютого. Сухая фигура воина, твердый взгляд, упрямый – в точности, как у Софки! – рот; Свет Господень, представляю его восемнадцать лет назад! И такого волчару смогли упрятать в монастырь?! Эх, дед… видно, крепко вас Грозный в кулаке держал.
Софка сидит рядом с дедом, молча, как подобает юной девушке в обществе мужчин. Учитывая, что обычно сестренка без зазрения совести пренебрегает правилами этикета… Стесняется, видно. Впрочем, если уж блюсти этикет, ей здесь и вовсе не место. Но дед то и дело посматривает на нее, и в суровых глазах мелькает нежность. Пусть уж.
А мне натянули на голову алый берет, с шуточками: покажи, мол, наследник, что умеешь! – и я, посетовав, что нет с собой лука, метал ножи на спор. А потом дед спросил, откуда шрам, и следующий час я рассказывал об Орде и о нашей службе на южной границе. И Софка ахала в голос, и говорила: «Два дурака, вы хоть знаете, как мы за вас волновались?!»
Да, замечательный получился день… Наутро мы выезжаем в Корварену – я, Софка и дед. Будет ей на свадьбе вместо отца. Дед вчера лишь хмыкнул презрительно, услыхав, кто жених, но сегодня слушает мой рассказ о наших приключениях и, кажется, потихоньку меняет мнение о Кареле. Мы не торопимся: дед восемнадцать лет в седло не садился, да и спешить некуда. Кони идут неспешным шагом, а мы – говорим, и я все больше понимаю, как повезло нам с дедом. И снова думаю: жаль, что они с отцом не успели познакомиться.
А под вечер меня накрывает.
Ярость. Ненависть. До умопомрачения, до звенящей пустоты в голове. Лека?
Что-то с посольством, с переговорами?
Спокойно, спокойно… не надо поддаваться. Гнев – не советчик. Я глубоко вдыхаю. Медленно выдыхаю. Еще. Снова. Разжимаю стиснутые добела кулаки. Отпускает?
Показался – очень кстати! – постоялый двор, и я предлагаю задуматься о ночлеге. Дед соглашается сразу – как мне кажется, с облегчением.
Всю ночь меня мучают кошмары. Вязкие, липкие… Я просыпаюсь в холодном поту и не могу вспомнить, что снилось, – но снова засыпать боюсь. Еле дожидаюсь рассвета. И только в дороге начинаю чувствовать себя немного лучше.
Дед держится в седле напряженно: отвык, устал вчера. Вот и плетемся мы снова шагом… Да ведь и некуда торопиться. Софка едет с дедом стремя в стремя. Я слушаю их сумбурный, без толку пытающийся охватить все и сразу разговор: о Готвяни и старых временах, и о маме с папой, снова о Готвяни – и о Славышти; и о Кареле, а как иначе. Слушаю, а у самого дерут душу Лекины кошки. Я помню его вчерашнюю ярость. Прах меня забери, я его понимаю! Взглянуть в глаза убийце – и отпустить… да пропади она пропадом, такая политика!
