Вот поэтому, подумала Саша, об этой войне так сложно понять всю правду. Даже одно и то же событие — например, “казаки заняли деревню” — дает совершенно разные картинки в зависимости от обстоятельств.
— Здесь коней оставите, — сказал есаул возле большой избы. — И люди ваши тут обождут, в тепле. Пройдемте в штаб, Алексан Степаныч. Личное оружие не берите только.
Все спешились. Антонов не стал подавать Саше руку — обыкновенно он это делал, когда они вместе куда-то ездили, но сейчас угадал, что надо обозначить их равенство.
— Сообщите атаману Топилину, — твердо сказал Антонов, — что с ним будем беседовать мы с Александрой Иосифовной. Оба. Либо никто из нас.
Есаул нахмурился и пошел к зданию церковно-приходской школы. Саша и Антонов остались ждать его на улице, в избу входить не стали. Проходящие мимо казаки смотрели на них недобро. Один из них, увидев Сашу, смачно сплюнул в чистый снег — не совсем ей под ноги, но близко к тому. Другой поймал ее взгляд, усмехнулся и будто случайно опустил ладонь на рукоять нагайки.
В углу двора были сложены какие-то вещи, небрежно прикрытые рогожей. Рогожи слегка не хватило, Саша рассмотрела самовар и оклад от иконы — похоже, серебряный. Награбленное, или, как сказали бы сами казаки — добыча.
Есаул вернулся скоро и пригласил следовать за ним на этот раз обоих. Оружие Саша с Антоновым оставили своим ребятам. Они приехали сюда не как убийцы, да и оказывать сопротивление посреди вражеского лагеря смысла не было.
Штаб располагался в классе церковно-приходской школы. На стенах все еще висели карты Российской империи, выцветшие и обтрепавшиеся. Был даже всеми, видать, забытый портрет последнего императора, засиженный мухами. Длинные парты сдвинуты в угол. На грифельной доске осталась выполненная старательным ученическим почерком надпись “условия задачи”.
Атаман, он же войсковой старшина Топилин сидел за учительским столом. Стол был завален картами, приказами, отпечатанными на ремингтоне списками — на вид примерно такими же, как в штабе пятьдесят первого полка. У Топилина было узкое бледное лицо, обрамленное пышной ухоженной бородой. Во лбу острая вертикальная морщина, взгляд темно-серых глаз внимательный и цепкий. На отутюженном кителе — пять орденов на полосатых лентах. Саша отчего-то ожидала, что казачий атаман будет богатырем, но он оказался сложения довольно субтильного, в плечах не шире ее самой.
Помещение штаба было на совесть протоплено. Саша сняла платок. Расстегнуть бы пальто, чтоб быстрее согреться. Но от этого Саша воздержалась.
— Здравствуйте. Прошу вас, садитесь, — сказал Топилин буднично, будто не со смертельными врагами собрался беседовать, а с посетителями, пришедшими по какому-то заурядному, скучноватому даже вопросу.
Табурет напротив стола стоял один, но есаул уже вносил второй такой же.
— Весьма благодарен вам за то, что вы лично прибыли в мой штаб, — Топилин говорил будто бы обоим, но обращался преимущественно к Антонову. — Я, право же, высоко ценю ваше доверие. Вопрос наш прост, и я надеюсь, мы разрешим его быстро и к обоюдной выгоде. До вас, полагаю, уже дошли новости о провозглашении автономии области Войска Донского?
— Новости дошли, — хмуро подтвердил Антонов. Ему, поняла Саша, не нравится, как уверенно Топилин захватил инициативу.
Держал себя атаман как обыкновенный офицер средних лет. Ничего удивительного тут не было, в Российской империи командиры казачьих войск получали такое же образование, как и прочие офицеры, и мало отличались от них в манерах и привычках.
— Превосходно, тогда не буду занимать ваше время их пересказом. Для нас это означает, что все казачьи части, включая мой полк, выходят из состава Добровольческой армии и отбывают на Дон. Соответственно, задача подавления бунта в Тамбовской губернии перед нами более не стоит. Завтра мы выступаем в южном направлении. Если ваша Народная армия не станет чинить нам препятствий, то и у нас нет причин вступать с ней в столкновение. Моя позиция ясна?
Саша вспоминала, как расстреляла мальчишку, своего солдата, за то, что он украл цыпленка. А сейчас перед ней сидит враг, разоривший сотни хозяйств, и она должна вежливо с ним беседовать. Есть ли что-нибудь справедливое в этой войне?
— Да что ж тут неясного, — ответил Антонов, глядя исподлобья. — Выгода твоя ясна как день, атаман. Думаешь, можно прийти на Тамбовщину, вволю пожечь, пограбить, понасильничать, тьму народа положить за милую душу — а потом просто уехать восвояси, и мы тебе на прощание платочками помашем?
— Мы можем прорваться и с боем, — ровно сказал Топилин. — Смысла в этом нет ни для вас, ни для нас. Но мы готовы.
За окном сгущались сумерки. Кажется, началась метель.
— Вы не прорветесь с боем, и вы знаете это, — ответил Антонов. — Нас здесь в десять, в двадцать раз против ваших будет. У вас сколько осталось, пять сотен сабель? А въезжали на Тамбовщину полной тысячей. Это наша земля, мы знаем ее, она поможет нам. Пока вы окопались в Кулеватово, вас не трогают — потому только, что все равно вы никуда отсюда не денетесь. А на марше вы растянетесь, артиллерию развернуть не успеете, пулеметы хорошей позиции не займут — вас можно будет брать голыми руками.
— В таком случае от меня ускользает смысл этих переговоров, — невозмутимо ответил Топилин. — Раз тяга к напрасному кровопролитию в вас настолько сильна, что же, вы получите кровопролитие. Даже на марше и в невыгодной позиции каждый казак стоит пяти ваших ополченцев.
— Скажешь тоже, сам-пять! — хохотнул Антонов. — Может, вовсе шапками нас закидаете?
— Что же, практика покажет, какой выйдет размен, — не стал спорить Топилин. — Если вы желаете его произвести — вольному, как говорится, воля. Не вы, разумеется — ваши люди. Вы-то сейчас находитесь здесь. Не хотелось бы переходить к угрозам, но, согласитесь, отпустить вас подобру-поздорову после таких заявлений было бы по меньшей мере странно. Тем не менее, раз уж вы здесь, возможно, вы объясните мне — зачем такие жертвы, для чего? Вам же еще предстоит сражаться с правительственными войсками.
— Именно поэтому, — вступила в беседу Саша, вынудив наконец Топилина посмотреть на себя. — Нам предстоит бой с заведомо превосходящими силами. Даже если мы справимся с первой волной, за ней последует другая — и так до тех пор, пока жив хотя бы один из нас. Мы уже все равно что мертвы, и мы знаем об этом. Потому нет особой разницы, завтра или через месяц, правительственные войска или вы.
— Довольно демонстрировать характер, — в голосе Топилина прорезалось раздражение. — Скажите наконец прямо, чего вы хотите.
— Решение возможно только одно, — ответила Саша. — Вы пришли сюда как часть Добровольческой армии. Теперь вы перестали ей быть. Как частные лица вы можете уйти. Но войсковое имущество оставьте нам. Возьмите личное оружие и по три сотни патронов на человека. Пулеметы тоже заберите, все четыре, по ящику патронов на каждый. Добыча — ваша, — ей удалось не сказать “награбленное”. — Остальное отходит нам: взрывчатка, запасы обмундирования, медикаменты. Боеприпасы, кроме оговоренных. Но главное — артиллерийские орудия. Целые, не приведенные в негодность, с замками и оптикой.
— Чего у нас тут в избытке, так это людей, — подхватил Антонов. — Новый порядок исправно снабжает нас людьми, которым слаще умереть, чем жить при нем. А вот чего у нас нет, так это оружия для них. Потому мы заберем ваше. Добром или с бою — тут уж как ты решишь, атаман. А нам другого пути нет.
— В современной войне враги стреляют друг в друга батареями артиллерийских и снарядных заводов по стволам железнодорожных линий, — ввернула Саша. Она не помнила, где это слышала, но мысль ей нравилась, сама бы она никогда до такого не додумалась. — Эти орудия в конечном итоге будут прикрывать вашу Донскую область, — Саша махнула рукой в сторону висящей на стене карты. — Пока правительство не сомнет нас, оно не доберется и до вас. Вы же понимаете, что Новый порядок никогда вашей автономии не признает. Не то чтоб мы мечтали вас защищать, но это обусловлено географией.
