женщину под локоть.
— Нет-нет, ничего, — приложила ладони к горящим румянцем щекам Анна. — Просто… просто у вас руки, как… как у Артура. Такие же нежные, заботливые… родные…
Она всхлипнула, глотая слезы. Несмело взяла ладонь Авроры и любовно погладила ее пальцами, прикрывая глаза от предвкушения знакомого чувства. Губы Анны затряслись, по щекам скатились слезинки.
Как-то так получилось, что Аврора ласково погладила ее по щеке. Анна жадно прижала прохладную ладонь к лицу, наслаждаясь знакомой мелкой дрожью.
Как-то так получилось, что Анна, сама не своя, забылась, коснулась губами прохладной кожи и поцеловала Аврору в ладошку, задыхаясь от счастья, давясь слезами. И еще. Наслаждаясь прохладой и будоражащими змейками легчайших разрядов, ласкающих и возбуждающих истосковавшееся по любви тело.
Аврора не оттолкнула ее, не возмутилась и не вскрикнула. Стояла напротив, позволяла Анне делать то, что ей было так нужно, необходимо.
Как-то так получилось, что Аврора оказалась еще ближе. Анна обняла ее за шею, трепеща от нетерпения, дрожа от страха и возбуждения. Аврора опустила руку на ее талию, второй рукой погладила по горящей щеке, шее, плечу. Их лица оказались очень близко, почти соприкоснулись.
И как-то получилось так, что Аврора поцеловала ее в губы. Анна содрогнулась от мучительного спазма, напряглась, сжалась. В глубине истерзанного сознания промелькнула слабая паническая мысль, что это неправильно, так нельзя. Но мысль исчезла так же быстро, как и возникла. По телу Анны пробежала волна жара, и женщина расслабилась, отдалась постыдному влечению и жадно впилась в губы Авроры, лихорадочно трясясь, крепко прижимаясь, обхватывая ее лицо обеими руками.
Они самозабвенно и чувственно целовались, тихонько постанывая от наслаждения и прерывисто, горячо дыша. Анна почувствовала, как в ее рот настойчиво проникает язык Авроры. Фрау Фишер подчинилась и закатила глаза от блаженства, совершенно теряя голову. Ее руки гладили покатые плечи Авроры, хотелось сорвать с нее платье, разорвать уродливую тряпку. Насладиться запахом горячей кожи, целовать и ласкать груди, опускаясь губами все ниже по животу к бедрам, к разгоряченной, влажной плоти. Чтобы эта женщина ласкала в ответ, чтобы обе кричали в исступлении, потеряв всякий стыд и сгорая от животной похоти и безумия.
Аврора гладила ее. Прохладная ладошка прошлась по трясущейся от возбуждения груди, скользнула по животу до самого низа, лаская так, как когда-то ласкал ушедший любовник. Блондинка запустила ладонь другой руки в волосы Анны, настойчиво запрокинула ее голову, чувственно укусила губами за нижнюю губу, подалась вперед, налегая грудью, положила прохладную, электризующую ладошку на живот под пупком и мягко надавила.
Анна захлебнулась собственным отчаянным, коротким криком. Сердце встало. Женщина затряслась в конвульсиях, на миг теряя сознание. По телу расплылась волна неописуемого наслаждения, обрывая малейшую связь с реальностью, растеклась, взбудоражив каждую клеточку, и осела тянущим, мучительным удовольствием в набухших сосках и влажной промежности.
Не помня себя, задыхаясь и плача, Анна опустилась в кресло. Наверно, Аврора поддержала ее, не дала упасть. Наверно, Анна, стуча зубами от колотившей дрожи, обняла себя за плечи. Может быть, Аврора склонилась над ней и, подняв лицо за подбородок, поцеловала в губы на прощанье. Анна не помнила.
Она пришла в себя под вечер, полулежа в кресле. Шторы в гостиной были плотно занавешены, на убранном столике горели свечи в канделябре.
Анне стало холодно и одиноко. Апатия и безразличие вновь сковали рассудок. Фрау Фишер так и не смогла до конца понять, приходила ли к ней Аврора Легран, соперница, которую она должна бы ненавидеть, но вместо этого влюбилась без памяти. И действительно ли между ними произошло то, что произошло.
Анна запустила руку под юбку и провела пальцами между ног. Белье подсказывало, что да, но это ничего не значило. Могло оказаться и так, что Анна просто вновь довела себя, оживляя в памяти лучшие минуты жизни.
Она молча встала, вышла угрюмым призраком самой себя из гостиной и поднялась в спальню, не обращая внимания на встревоженную прислугу. Заперлась. Разделась. Достала из шкафчика недопитую бутылку хересного бренди, легла в постель.
И напилась, как не напивалась никогда.
Она надеялась, что быстро уснет, но даже в пьяном бреду сон упрямо не шел. Перед глазами настойчиво всплывали картинки лучших мгновений, тело живо отзывалось на испытанные когда-то ласки и настойчиво требовало еще. Анна пила и ласкала себя пальцами, представляя, что это не ее пальцы, а пальцы единственного любимого мужчины, который навсегда остался в памяти и грезах. Или той женщины-наваждения.
Анна достала из тумбочки прописанные семейным доктором Вольфом Пильцером пилюли для сна. Доктор советовал принимать по одной на ночь. Анна высыпала на трясущуюся ладонь горсть, не считая. Закинула их в рот, плеснула в стакан остатки бренди и запила.
Она не хотела просыпаться и не должна была проснуться, предпочтя навсегда остаться в плену воспоминаний и фантазий.
Но все испортила экономка.
Ей не понравилось поведение хозяйки. Она внимательно слушала, что происходит в спальне, пристроившись под дверью.
И когда в спальне стихли стоны и всхлипы, экономка вскрыла своим ключом дверь и влетела в комнату.
Увидев голую хозяйку на постели в разнузданной позе на мокрых простынях, женщина подбежала к ней, послушала дыхание, перевернула и подняла ее, немилосердно отхлестала по бледным, бескровным щекам и заставила выблевать все прямо на пол, бесцеремонно сунув Анне два пальца в рот. Наорала на своего мужа, обозвала его тупым старым хером и погнала прямо в ночь за доктором Пильцером, наказав выломать дверь, если потребуется, но доставить мудака затраханного через десять минут.
Доктор Пильцер явился через восемь минут.
Анну Фишер спасли и откачали, но она не вернулась из своих грез.
Через неделю Анну Фишер по настоянию доктора Пильцера поместили в больницу для душевнобольных.
Там она и скончалась спустя пару лет, так и не вернувшись в реальный мир и не сказав ни слова со дня встречи с мадам Авророй Легран, которую больше в Анрии никто не видел. Лишь на пороге смерти наступило краткое прояснение рассудка, и Анна произнесла короткое: «Я люблю вас обоих», прежде чем навсегда уйти в мир своих воспоминаний.
Кабак назывался «Мокрель». Тот, кто его открыл невесть в какие года, грамотностью не отличался, что в Модере никого не волновало. Да и не прижилось в народе оригинальное название. Кабак был больше известен как «Блевальня», поскольку от местной кухни проносило так, что второй раз заказать закуску осмеливались только на спор. Однако заведение пользовалось популярностью, несмотря на то, что распитие подаваемых в нем напитков было чревато последствиями и огромным риском для жизни. Во-первых, здесь было дешево даже по меркам Модера. Во-вторых, философия модерских пьяниц была проста: необходимая доза алкоголя для оптимистичного восприятия объективной реальности нивелирует его качество, а значит, неизбежно приводит к акции выражения немого протеста против всех тягостей бытия. Что в переводе на общечеловеческий означало «Спьяну жизнь херово видно, а блюется одинаково что с царской водки, что с настоянной на портянках бормотухи Кривой Гретты».
Дед Мартин сидел в компании Таракана и Геда и распивал бутылку фирменной наливки с привкусом олифы — самой дешевой и популярной позиции винной карты «Блевальни». Ценили ее за то, что с трех стопок можно уехать далеко и надолго от скверного бытия. Некоторые новички имели шанс не вернуться вовсе, но Мартин и его приятели были настоящими ветеранами.
За соседним столом играли в карты. Братья Франко и Эстебан нашли себе очередного простака и уже почти обули его до последнего нидера. Мартину было обычно не шибко жаль дурака, который согласился сесть за карты с братьями, но этот почему-то вызывал у Деда сочувствие. Может, потому, что Мартин никогда его раньше не видел. Наверняка очередной бедолага из пригорода или ближайшей деревни, которого поманили большие возможности большого города. Основная масса таких и оседает в Модере, и им крупно повезет, если устроятся чернорабочим или грузчиком в порту. А может, потому, что парень оказался шумным в хорошем смысле. Едва он вошел в «Блевальню», как умудрился поднять настроение обычно мрачной клиентуре.
Вот только выбрал компанию Эстебана и Франко, которые быстро взяли его на слабо и достали карты. Даже обрабатывали по примитивной и всем
