слушать. Он хорошо говорил. Смешно. Хороший парень, компанейский. Мартин слушал и улыбался, а один раз даже засмеялся, хотя смеялся редко, только по особым поводам. Гед так и не просыпался, храпел в стол, ну и хрен бы с ним. Одно уныние его слушать — как примет, так сразу ныть и жаловаться несет. А этот не жалуется, даже о проигрыше ни разу не заикнулся. Хороший парень…
— Хрошй ты парень, — повторил Мартин не в первый раз. — Зря приехал. Сидел бы в своей деревне…
— Че это? — почесал лохматую голову Ганс.
— Э-э-э, деревня… — Дед всех называл «деревней». Беззлобно. Никто не обижался. Ганс тоже не стал. И чего обижаться, коли и впрямь из деревни приехал? — Сожрет тебя Модер… Народишко здеся пар-ши-вый. Мигом в оборот возьмет, не замети-тишь, как скурвят, долгов повесят — кончишь, как Бруно.
— Кто?
— Ну, Бруно, не знаешь, шо ль? — возмутился Мартин.
— Откудова, деда? — нагло ухмыльнулся Ганс. — Я ж деревня.
Дед дохнул олифой, мечтательно прикрыл глаза, вспоминая хорошее. Он вспомнил много и сразу, но вот рассказать то многое не смог — язык не позволил. Так-то Мартин всегда сохранял ясность мысли, а вот язык фортели всякие разные выдавал и плохо слушался.
— А и то верно, хе-хе… — промямлил он. — А Бруно хорший был парень, свой… да связалса Бедларом… Я ему, деревне, гварил, плохо кончитса! — рассердился Дед. — И, вишь, кончилося.
— Кверху жопой всплыл? — Ганс подпер голову.
— А-а-а? — Дед отвлекся от воспоминаний. — Не-е…
Пришлось потратить какое-то время, чтобы собрать мысли. Так-то Мартин всегда держал их в строгости и порядке даже в сильном подпитии, но мыслей столько много, что не сразу и разберешь, за какую надо браться.
Ганс терпеливо ждал, внимательно следя за ползающей то по плешине Геда, то по столу мухой. Складывалось такое ощущение, что при желании он прихлопнул бы ее клювом, будь у него таковой. Но даже нос был вполне себе обычным.
Компашка братьев, кажется, кого-то обула, хоть и играли на интерес, и недовольно зашумела. Эстебан заржал.
— С чортом сручкалса, — сказал наконец Дед, ловя разбегающиеся слова.
— Чаво? — выпрямился парень.
— Ну, с чортом, — ворчливо повторил Мартин. Селянская серость собеседника уже начинала раздражать. — Рога… хвост… серой воняет… добрых варива-ва-ван с пути сбивает… Ну… чорт… диавол… Чорта не видал, шо ль?
— Не, деда, — покачал головой Ганс, — я так ни разу не нажирался.
— Ой ты, деревня… — пьяно, добродушно захихикал Дед. — В церкву не ходишь? Артэма не читал? Э-э-э, молодняк… атеизьм ваш ентот до добра не дведет, попомни Деда! — добавил он сурово, погрозив пальцем.
— Попомню, деда, попомню, — заверил Ганс, взболтнув содержимое бутылки. — Давай выпьем.
Он протянул руку, наклонил горлышко к стопке Мартина.
— Я тебе! — запоздало сообразил Дед и трясущейся рукой перехватил бутылку, останавливая непоправимое. — Нельзя руку менять — башка трещать будет!
Ганс без пререканий склонился пред мудростью опытного алкоголика.
Мартин хозяйски разлил содержимое по двум стопкам, покосился на Таракана — тот уже привалился к стене, запрокинув голову.
— О-хо-хо, — тяжко вздохнул Мартин, оценивая остатки. Вроде бы еще по разу должно хватить. — Одни мы осталися, парень.
Ганс поднял стопку.
Они выпили, повторяя обязательный ритуал, включающий в себя кашель, слезы, боязнь продохнуть и призыв суки, падлы и бляди. Последней — троекратно.
— Давай, деда, — шумно занюхав рукавом, просипел раскрасневшийся Ганс, — колись, чего там с чортами?
— С какими чортами?..
— Которые, деда, рога, хвост и хер по земле волочат, — напомнил Ганс.
— Тьфу ты, не было такого, — заворчал Мартин. — А вот шо с чортом Бруно сручкалса — было, сам слыхал. Знаешь Бруно?..
— Знаю, деда, знаю, — сказал Ганс, недобро блестя глазами, — хороший, сука, был парень.
Муха попыталась усесться на сизый нос Мартина. Мартин отмахнулся, невразумительно бормоча, запоздало хлопнул ладонями перед физиономией. Муха, возмущенно бренча, перемесилась на плешину Геда. Гед вздрогнул сквозь сон, спугнув насекомое, муха полетела к грязному окну. Ганс стремительным движением поймал ее и задавил в кулаке.
— Хороший-то хоррший, — старчески поворчал Мартин, — да токмо с Быдларом связался, а я ему говорил!.. Мытари Быдларовы как его прижали, тут-то чорт и объявилса. Всех перессорил, шоб они убилися сами, а Кристофа в Бездну потащил. Уж не знаю, молилса он тама аль чего, а как-нито сбег.
Парень наклонился вперед:
— А Бруно этот?
— А шо Бруно? — Мартин пожал плечами, почесывая щеку. — Чорт служить себе заставил. Чорты, они ж завсегда так и делают, да…
— Так, — нахмурился Ганс, — я не понял, деда: он с чертом сручкался али с этим, сука, как его?..
— Ну ты, деревня, чем слухаешь? Я ж гварю…
Мартин задумался, вспоминая, чего он там говорил, прикрыл глаза, чтобы лучше думалось. Очнулся оттого, что кто-то хлопал его по щекам.
— Э, дед, деда, слышь, деда? — пощелкал пальцами Ганс, вылавливая мутный взгляд Мартина. — Ты это, в морге выспишься. Ты давай говори, чего там говорил.
Деду потребовалось время, чтобы сообразить, где он, что он, как он.
— М-м-м?.. — промычал Мартин и икнул. — Кто говорил?.. А! Тьфу, деревня! Шо ж ты меня сбиваешь?.. Гварю, спервась Бруно с Быдларом связалса, с шайкой евонной, а как в долги влез, а кто болтает, шо аж в карман Быдларов залез, так с чортом сделку сделал, — Деда понесло. Слишком много было мыслей, все не умещались в голове. Надо было их высказать, чтобы не потерялись. — Мол, спаси, нечистый, а я тебе служить буду. Вот чорту и служит тепереча. Чорты ж хитрые, до душ жадные. На кой чорту одна душа, когда можно их вона сколько набрать? Чорт из Бездны сам прийтить не могет, надобно, шоб его позвали, шоб слуга у его был, шоб тута удержатьса. У их енти, как их, кон-та-ра-кты, вот. Они их с дураками кровью подписывают, ну там, я дурак такой-то обязуюса нечистому столько-то душ собрать. А как соберет — чорт его и отпустит. Токмо после такого греха дураку ни покаятьса, ни умытьса, Единый его нивжисть не примет. Одна ему дорога — на муки вечные. Вот теперь Бруно души и собирает, потому как дурак, хоть и хррший был парень…
— Н-да, — цокнул языком Ганс и усмехнулся: — Тха, интересный у вас, сука, городишко.
— Зря ты приехал, — сказал Мартин со всей отеческой заботой.
— Ты уже говорил, деда.
Это Деду очень не понравилось: Дед всегда следил, что говорит, и никогда не повторялся, потому что память была хорошая. Язык только иногда подводил. Но он простил парню. Не обучены они в деревнях вежливости.
— Потому как зря. Скоро тут война начнется.
— Война, деда, уже лет десять идет.
— Э? — упрямо икнул Дед. — Да не ента, — махнул он рукой. — На енту-то всем уж давно насрать. У нас тута своих хватает.
— Каких, деда?
— Да раён с раёном, деревня! Не слыхал, шо ль?
— Так ты расскажи, — заговорщицки подначил его Ганс.
— А шо тута рассказывать? — Мартин поскреб затылок, подгоняя ленивые мысли. — Риназхаймские наехали на наших, модерских, наши — на риназхаймских, а много ль им всем, говнюкам, надо? Гварят, будто бы модерские чегой-то у риназхаймских ограбили, аль сцепились с кем на улицах. Оно-то, мож, и так, да токмо кто б доказал? Но тута Быдлар самому Пебелю поднасрал. Слухаешь?
— Слухаю, деда, слухаю.
— Неделю аль две назад Быдлару стукнули, шо Бруно в Риназхайме видали. Ну в нашем то бишь, анрийском. Чорт там аль не чорт, а Быдлар-то сам хужее чорта. На Бруно до сих пор взъевшися. Вот Быдлар на радостях послал туда своих мытарей. Там-то их всех и почикали. Шо тут началося, парень! Сам Пебель со Штерком, гворят, чуть не сцепилися, кабы Пебель крайнего не нашел, ну Быдлара, то бишь. Вот Быдлара и отправили со Штерка спрашивать, а Штерк его на жопу-то и усадил, — мстительно заулыбался Мартин и приложил палец к губам: — Токмо т-с-с-с! Ты ентого не слыхал!
— А ты, деда, чего-то говорил?
Деду сразу полегчало: этот точно не выдаст. Дед в людях разбирался.
— Вот вроде бы и замяли, — добавил Мартин, немного помолчав, — а неспокойно, парень, пнимаешь? Риназхаймские по Модеру шастають, как дома. Я-т не видал, но сказывають… Чую, скоро сцепитса Шестерка опять. Давненько не цапалиса, злобу копили, а пострадаем от ентого мы! Мы, шоб дрисня вас пробрала!
Последнюю фразу они почти крикнул, ударив кулаком по столу и привстав. Чтобы компашка Франко и Эстебана услышала. Они услышали и затихли, обернувшись на Мартина.
— Тихо, деда,
