небольших посланиях, отправленных в Принстон, Дьюкский университет и колледж Джорджа Брауна без особой надежды. Будущее казалось чем-то отдаленным и абстрактным, там живет другая Фелисити – мое отражение в зеркале, существующее в параллельном мире, девушка, у которой есть шанс дожить до конца года.
В детстве было трудно представить, что когда-нибудь мне будет шестнадцать. Шестнадцать. Эта дата была наполнена особым смыслом: милое сердцу торжество, машины, макияж, вечеринки с выпивкой и поцелуи, которых я никогда не знала. Только потом мне стукнуло шестнадцать, и несбыточной датой стало восемнадцатилетие.
Когда же мне исполнилось восемнадцать, я уже не могла заглядывать дальше мая. Призрак Алекс, как поднимающийся туман, скрывал вероятность будущего, проглатывая все, что было бы в июне, июле, а затем и в мои девятнадцать. Ни одна из Дэллоуэйской Пятерки не пережила восемнадцатилетия; с чего бы мне избежать подобной участи?
Я послала те заявления, потому что от меня этого ждали.
Сегодня это впервые кажется реальным.
Может быть, Эллис поедет со мной. Мы будем вместе жить на Манхэттене. Днем я буду ходить на занятия в Колумбийский университет, а вечером возвращаться домой к Эллис, склонившейся над пишущей машинкой. Вокруг нее по столу, словно опавшие листья, будут разбросаны записи и недочитанные книги
Когда я выбираюсь в комнату отдыха, чтобы пообедать и передохнуть от дипломной работы, Эллис на диване уже нет. Впрочем, вернулась Леони. Она взгромоздилась за кухонный островок с чашкой кофе и строчит что-то в записной книжке.
– Над чем работаешь? – спрашиваю я, и она немедленно захлопывает книжку, словно не хочет, чтобы я увидела.
Я приподнимаю брови, и после долгого молчания она протирает глаза рукой и качает головой:
– Прости. Я… в общем, я записывала бабушкину историю. В формате романа. Не скажешь Эллис?
– Почему это должно волновать Эллис?
Леони пожимает плечами:
– Я не знаю. Может быть, и не должно. Но… писательство – это ее стихия.
– Эллис не единственная пишет. Если ты хочешь написать о своей бабушке, делай это.
Леони накручивает локон на палец и смотрит так, словно не верит мне. Теперь я знаю Эллис лучше всех и предпочитаю думать, что она бы обрадовалась, увидев, что кто-то еще обнаружил страсть к писательству и сочинительству.
А еще я знаю, что, когда хранишь тайну в сердце слишком долго, она постепенно наполняет его ядом – страх открыться кому-то тоже может отравить. Но когда я наконец рассказала Эллис о своей матери, ей это не навредило.
Она поняла.
– Я хотела попросить тебя кое о чем, – говорю я, набравшись смелости.
Леони медленно кивает.
– Ладно, – произносит она. – Давай.
– Ты была в ковене Марджери, ведь так?
Леони отпускает свой локон. Я не могу определить выражение ее лица: обычно безмятежные черты лица на мгновение искажаются – словно от отвращения. Но эта эмоция мелькает так быстро, что я начинаю сомневаться, не показалось ли мне.
– Да. Предполагаю, что я и сейчас там.
«А я вот нет», – чуть было не сказала я, но вовремя спохватилась. Вместо этого я прерывисто вздыхаю.
– Что ты думаешь о них? – задаю я вопрос.
Леони похлопывает по сиденью у островка рядом с собой, и, чуть помедлив, я сажусь. Она кладет скрещенные руки на записную книжку и смело встречает мой взгляд.
– Ты действительно хочешь знать? – говорит она.
– Я действительно хочу это знать.
Улыбка прорезает ее губы, накрашенные красной помадой.
– Я думаю, что они – полное дерьмо.
Я чуть не задыхаюсь от смеха, пораженная, восхищенная: Леони оказалась первой из всех, кого я встречала, кто осмелился и сказал это. Но ведь она права.
– Они все зазнайки. Они создают впечатление, что ковен – это единственный путь к успеху после Дэллоуэя, но это всего лишь пропаганда.
– Это не совсем пропаганда. Девушки Марджери всегда успешны.
– Потому что они богатые, а не потому, что они из ковена Марджери. Они богатые, и они белые.
Я прикусила нижнюю губу. Леони говорит резко; я ее такой никогда не видела.
– Зачем тогда ты вступила в ковен? – спрашиваю я.
Леони пожимает плечами.
– Почему все вступают? Сначала они мне нравились. Я им тоже. Но в прошлом году я сказала, что одно из их исторических преданий было неточным, и внезапно они начали относиться ко мне по-другому. Скажем… это все прояснило.
– Это ужасно.
– Правда? Вот мое мнение. Они все отвратительны.
Несколько секунд я сижу, ворочая ее слова в своем сознании как камни. Конечно, она права. Она права, но раньше я не хотела признавать это. Ковен Марджери был весь напоказ – от самых мелких действий во время «сеансов» до отторжения Леони. И они отторгли меня, когда я заболела.
Интересно, какое из преданий было некорректным – узнала ли об этом Леони во время одного из своих исследований вне кампуса? Интересно, насколько ограничено мое понимание Пятерки из Дэллоуэя, если, изучая только то, что нашла в библиотеке, я загнала себя в ловушку предубеждений?
Ведь я всегда хотела, чтобы девушки Пятерки были ведьмами. Я всегда видела только то, что хотела видеть.
Леони не такая. Для нее было неважно, чего она хочет, – ей нужна была только правда.
– Мне в самом деле очень жаль, Леони, – наконец сказала я. – Я… это все отвратительно.
Леони закатывает глаза, но улыбается приветливо, когда говорит:
– Видишь? Теперь ты это понимаешь.
Я иду к холодильнику и достаю тарелку с сыром, который Клара и Каджал собрали вчера вечером после ужина, снимаю пленку и приношу на островок.
– Хочешь, что-то расскажу? – импульсивно спрашиваю я, но вдруг ловлю себя на осознании, что я хочу, чтобы она это обо мне узнала. Леони доверила мне свою мечту стать писателем. Я хочу взамен поделиться своей тайной.
Она вновь открывает свою записную книжку и убирает ручку в кармашек.
– Давай.
Конечно, я рассказала об этом Эллис, хоть и не напрямую. Я рассказала Алекс. Может быть, облеченный в слова, мой секрет потерял часть своего влияния, но сейчас мне легче встретить взгляд Леони через стол и сказать:
– Я лесбиянка. Это вообще-то тайна… Или… было тайной. Наверное, уже нет.
К чести Леони, она не подала даже вида, что удивлена:
– О. Это круто.
– Круто, – соглашаюсь я и неожиданно ухмыляюсь. Леони улыбается в ответ. На мгновение кажется, что между нами протянута связующая нить.
– Чего бы это ни стоило, – добавляет Леони. – Но я не думаю, что кто-нибудь в нашем доме изменит к тебе отношение, если ты решишь им рассказать.
Я уверена, что так и есть. Страха быть исключенной из-за этого никогда не было, во всяком случае в последнее время. Может быть, я принимала это как потаенную часть моей личности. Возможно, я не хотела подпускать никого так близко.
Эллис все это изменила.
Когда наступает вечер, мы, трое девушек Годвин-хаус, играем в «пьяницу» в комнате отдыха, пока усталость не берет верх. Клара уже отправилась в свое гламурное путешествие, хотя я не понимаю, как ей удалось получить разрешение пропустить занятия по такой причине. А Эллис вернулась в дом после ужина, но сразу же поднялась наверх, ни с кем
