подругу. Поэтому я остаюсь наверху, пока, где-то ближе к вечеру, не слышу звук открывшейся, а затем захлопнувшейся входной двери; голоса Леони и Каджал разносятся по лестнице, когда девушки топают, отряхиваясь от снега.
Я встречаю их на кухне. Леони, кажется, особенно рада встрече; она широко улыбается, обхватывает меня руками, стискивая так, что я не могу удержаться от смеха.
– Ты вернулась! – вопит она, наконец отпустив меня.
– Конечно, вернулась, – говорю я. – Почему я не должна была вернуться?
Выражение восторга на лице Леони тускнеет, она отходит от меня, Каджал хватается за чайник.
– Нипочему, – неуверенно говорит Леони. – Как тебе Колорадо?
– Я не ездила, – признаюсь я. – Я оставалась здесь, в Дэллоуэе, с Эллис.
Леони переглядывается с Каджал. Интересно, говорили ли они обо мне, возвращаясь из аэропорта, заключали ли пари на то, что меня отправят в психбольницу до конца четверти?
В кухне воцарилось гнетущее молчание. Мы избегаем смотреть друг на друга, Леони кончиком ногтя ковыряет канавку в деревянной стойке, Каджал ждет, когда закипит вода.
– Мне нравится твоя новая прическа, – я прерываю молчание, обращаясь к Леони, чьи косы сменились локонами, свободно спадающими до талии.
– Спасибо. Я только вчера была у парикмахера. У тебя симпатичный свитер.
– О, – говорю я. – Спасибо. Он винтажный.
– Что на обед?
Эллис возникает на пороге: спасительная благодать с волчьим оскалом. Ее взгляд задерживается на мне на полсекунды дольше, чем на других.
– Клара сказала, что по дороге сюда заедет в продуктовый магазин, – говорит Каджал. – Я не помню, что она собиралась купить, но, похоже, у нее есть какой-то план.
План, как оказалось, включал в себя тако. Я совершенно не ожидала увидеть, как девушки из Годвин едят такое. Но мы все-таки ели, сидя за обеденным столом и капая на него острым соусом и сметаной. Каджал ковыряется в своем тако, а Эллис слизывает сальсу с кончика пальца, – от этого зрелища внизу моего живота разгорается жар.
Я помогаю Кларе прибраться после обеда, когда Леони и Каджал перебираются в комнату отдыха, а Эллис – к себе наверх – конечно же, стучать по клавишам своей пишущей машинки, ваять очередной мировой литературный шедевр. Если Клара ждала, что я исчезну после обеда, как другие, она этого не показывает.
– Как провела День благодарения? – спрашиваю я, внезапно почувствовав дружелюбие. Клара слишком сосредоточена на себе, чтобы замечать кого-либо еще.
– Хорошо. – Взглянув на меня через плечо, она продолжает отмывать плиту. – Я вернулась в Коннектикут и провела время со своей семьей. Моей сестренке недавно исполнилось четыре. Она бегала по всему дому, везде лезла – пыталась приготовить себе ванну и в результате залила весь третий этаж. То есть я почти уверена, что не была такой глупой в четыре года, так ведь?
Очевидно, я не знала ее в четыре года.
– Я уверена, что не была.
– Что ж, по крайней мере она не утопилась, – снисходительно говорит Клара. – Хотя попытки были. Хорошо, что было слишком холодно для прогулок по побережью.
– Здесь почти все время шел снег, – говорю я, стоя у раковины, где мою посуду. Я закончила со сковородками и перехожу к столовым приборам.
– О, я знаю. Эллис мне сказала. Такой отстой. Вообще-то, я думаю, что могла бы пропустить несколько дней занятий и куда-нибудь поехать. Например, ближе к центру города есть спа-центр, казалось, что он такой… деревенский. На самом деле нет. Ты живешь в палатке, но она отапливается, там есть кровать и телефонная связь. И там не грязно.
Ага, глэмпинг [19]. Если бы Алекс была здесь, она вряд ли позволила бы говорить об этом. Клара, может быть, и похожа на Алекс – по крайней мере со спины, – но по сути у них нет ничего общего.
Внезапно приходит страшная тоска по Алекс. Я тоскую по ее смеху. По ее вечным прогулкам, постоянному желанию бродить под солнышком среди деревьев. Листья цеплялись за ее волосы, в сумке всегда была книга.
Почему-то думать об Алекс сейчас… не больно. Или по крайней мере не так больно, как раньше. Может быть, еще есть возможность помочь ее духу, загладить мою вину.
Может быть, Алекс, наконец, отдохнет.
– Надеюсь, ты классно проведешь время, – говорю я Кларе, удивляясь собственной душевности. – Звучит чудесно.
Когда я возвращаюсь в свою комнату, тени не кажутся такими мрачными, как раньше. Дышать стало легче, вопреки кромешной тьме снаружи. Некоторое время я смотрю в окно, жду, но никто не появляется среди деревьев. Нет никакого холодка, пробегающего по спине.
Я до сих пор слышу голос матери, эхом раздающийся в моей голове, снисходительный, притворно обеспокоенный: «Ты принимала свои лекарства?» Надо признаться, таблетки и правда помогают. От них обычно становится лучше. Поэтому я звоню в аптеку и отправляюсь за своим заказом. Сразу по возвращении в Годвин я запиваю таблетку стаканом воды из-под крана и закрываю глаза.
В каком-то смысле это капитуляция, но этого не стоит стыдиться.
Вечером я убираю письма, которые Алекс мне писала. Я связываю их в аккуратную стопку ленточкой цвета слоновой кости и убираю в ящик письменного стола. Я оставляю наше фото, прикрепленное возле открытки, присланной мне Алекс когда-то летом.
Я засыпаю легко и сплю хорошо.
Наверное, даже слишком хорошо.
Глава 24
Я проспала.
К тому времени, когда я спускаюсь вниз следующим утром, все уже успевают позавтракать. Кто-то сразу убегает на факультативы, а Эллис, полностью одетая, свернувшись калачиком на диване в комнате отдыха, спит без задних ног.
Я стою рядом некоторое время, наблюдая. Конечно, я и прежде видела Эллис спящей, но сейчас все как-то не так. Может быть, в человеке, спящем без одеяла, видится какая-то незащищенность. А может, ощущение неправильности возникает потому, что Эллис не из тех, кто засыпает в библиотеках.
Она одета в рубашку с острым воротником, заправленную в брюки. Одна кнопка на рубашке расстегнулась; мой взгляд скользит по выпуклости под белой тканью, поднимающейся и опускающейся в ритме дыхания Эллис.
Я хватаюсь за спинку дивана, чтобы не поддаться искушению наклониться и убрать волосы, упавшие ей на глаза. Не хочу ее будить – вдруг она писала всю ночь.
Лишившись своего привычного места, я иду с книгой обратно наверх, в маленькое гнездышко для чтения, устроенное у окна в дальнем конце коридора на третьем этаже. Занятия в этом семестре только начались – хорошее оправдание не читать ужасы и мистику. Но я ловлю себя на том, что все равно выбираю книгу «Загадочная смерть». Это вовсе не увлечение ужастиками. Это не порочная потребность пугать себя, извращенное покаяние за мои преступления. Я хочу читать книги Сэйерс. Я жажду ее элегантного оксфордского слога, злого остроумия Гарриет Вэйн, ярких ощущений от погони.
Уайатт сказала мне, что настоящим ученым является тот, чья страсть к своему предмету превыше всего остального – страсть, укрепляющаяся вопреки невзгодам. И тот исследователь вновь и вновь возвращается к своей настоящей любви.
Я думаю о заявках в колледжи, которые подавала перед каникулами, о
