Когда шапка была возвращена на затылок, и нам вновь явился матовый блеск болотных глаз друга, стало видно, что безысходный взгляд Дахху направлен на мертвую танцовщицу.
Йоукли вздохнула:
— Надо убрать тело, а то наш бедняжка совсем свихнется… — никто не шевельнулся. Чуть-чуть повысив голос, Андрис сухо спросила: — Полынь, возьмешься?
Куратор, поколебавшись, кивнул и с видимой неохотой отвернулся от доски — не хотел отрываться от того особого вида рукоделия, где ты украшаешь вертикальную поверхность калейдоскопом догадок. Ловчий шустро прозвенел в сторону трупа, схватил почившую Кару подмышки и рассеянно, весь в своих мыслях, поволок прочь из зала.
— А куда ты ее денешь? — вытаращила глаза Кадия, сидящая по другую от меня сторону от Дахху. Поза ее сквозила неестественной нейтральностью: вроде и рядом, вроде и поддерживает, а нет, даже руку на плечо ободряюще не положит.
Видимо, до сих пор не простила Дахху повышенный интерес к «Доронаху» после выхода из комы. Или просто стесняется Анте Давьера… Такого поди не застесняйся: сидит в дальнем от нас конце зала, павлин павлином, почему-то за роялем, изредка поглядывает на доску из-под полуопущенных ресниц. То ли тяжкую думу думает, то ли — что мне казалось более вероятным — скучает, безразличный к мелким подергиваниям смертных.
Полынь, уже на выходе, услышал вопрос Мчащейся и на секунду замер.
— Это не важно, — наконец, ответил он. Одной ногой толкнул дверь и выволок тело так, будто это был мешок с песком, хорошенько приложив танцовщицу о деревянный косяк. Я отвернулась, Кад позеленела.
— Насколько я понимаю, — начала я, поднимаясь с пола и занимая вахту у доски, — Пустота среагировала только на прямое нападение. До тех пор, пока лечебное заклинание Дахху не двинулось к ней, она была совершенно спокойна. И мою золотую сеть тоже не испугалась. Так что, в теории, мы можем и дальше «просвечивать» людей на предмет наличия Пустоты.
— Да нафига, если мы не знаем, как избавиться от этой дряни? — кисло протянула Кад и приняла одну из своих тоскливых, но жутко артистичных поз: отставила ногу с согнутым коленом вбок, уперлась о него локтем и подперла кулаком щеку, страдальчески наклонив голову.
Кад любит нарочитые позы.
— Йоу, а вы заметили, как странно Пустота пульсировала перед тем, как убить девушку? — вдруг оживилась Андрис. — Она сжималась и разжималась, но ее левый бок оставался неподвижным. Тот, что был ближе к искре. Возможно, Пустота ее боится?
— Это было бы хоть каким-то шагом вперед… — я оторвала для себя клейкую бумажку и задумчиво прикусила кончик карандаша, валявшегося на приступочке под доской. Потом с негодованием его выплюнула. Карандаш был явно погрызен кем-то до меня, фу, гадость какая!
В залу вернулся Полынь. Все взгляды обратились на него. Он молча кивнул. Потом глянул на меня, ехидно прищурился и растянул губы в самой недоверчивой из своих улыбок:
— Так когда придет твоя танцовщица?
— Что? — переспросила я, отвлеченная на поиск другого карандаша, свеженького.
— Ты сказала, что позвала к нам девушку из переулка Тридцати Грехов, — терпеливо пояснил куратор. — Чтобы мы убедились в существовании Пустоты. Когда она придет?
Я тотчас бросила свои канцелярские заботы и растерянно на него посмотрела. Полынь не казался сумасшедшим. Вернее, казался, но не более, чем обычно.
— Присоединяюсь к вопросу, — кивнула Андрис. На ее лице не осталось ни намека на воодушевление. Ищейка скучающе вытащила из кармана апельсин — ого, это что-то новенькое — и начала его неспешно чистить.
— А где мой шарф? — Дахху вздрогнул и схватился за горло в такой панике, будто отсутствие шарфа вдруг лишило его кислорода и смысла жизни одновременно.
— Вы чего? — только и сказала я.
Анте Давьер будто палку проглотил. Вытянулся жердью на своей пианистской табуретке, сморщил нос, пригладил волосы цвета вороного крыла и, как ни в чем не бывало, провозгласил:
— Вероятно, Тинави переоценила силу своего обаяния. Сегодня танцовщица не придет.
— Очень жаль, — поджал губы Полынь.
— Давайте тогда соберемся в другой раз, — пожала плечами Андрис.
Моя челюсть с неслыханным и неслышным никому, кроме моего воображения, стуком упала на грудь. Давьер мило со всеми попрощался — настолько мило, насколько позволяла его репутация в нашем непростом кругу.
Андрис ушла первой, радуясь, что удалось содрать шкурку апельсина одной длинной полосой и с опаской придерживая табакерку с беснующимся внутри призраком Иладриля.
Полынь, подождав минуту после ее ухода, тоже двинулся к выходу. На прощанье он успел шепнуть мне:
— Прости, что до конца не верю. Профдеформация, — и тот факт, что за моей спиной наша «детективная» доска горела всеми цветами радуги, отнюдь не смутил Ловчего.
Кадия и Дахху мялись особенно долго.
— Ерунда какая-то, да? — пробормотала Мчащаяся.
— Да, — ошарашенно согласилась я и выдохнула. Ну хоть кто-то!
— Я буду носить перчатки, и всем своим скажу. Но все-таки постарайся как-то…ну…доказать существование Пустоты. Всем будет проще, — разочаровала меня подруга.
Дахху же уплыл, как сомнамбула, не прощаясь, двумя руками держась за горло. Я встревожилась: не придушит себя ненароком? С него станется!
Наконец, мы с Анте Давьером остались вдвоем.
Танцевальный зал утонул в тишине. Слабый зеленоватый свет аквариумов с осомой дивно сочетался с тьмой изумрудного леса, шелестящего за окном.
Я сложила руки на груди и подошла к панорамному окну. Город снаружи дышал мерно, мирно, как великан, спокойный и неторопливый, твердо верящий в благорасположение судьбы, безмятежно спящий средь заливных лугов. Где-то там, в нутре великана, разрасталась злокачественная опухоль, ловко укрывавшаяся от чужих взглядов. Но добряк не ждал подвоха и не помнил проблем…
— Она так борется, да? — наконец, я рискнула повернуться к Давьеру. — Она каким-то образом стирает человека целиком, вместе со всеми воспоминаниями о нем. Потому и Пустота?
Маньяк наполнял высокие тонкие фужеры вином, при свете осомы переливающимся, как яд. Ну да, не пропадать же добру… Давьер неспешно подошел, протянул мне напиток и тоже стал оглядывать набережную за окном.
Но там, где я любовалась, взгляд у него оставался жестким и цепким. Как у недовольного домовладельца, пришедшего инспектировать свои вверенные арендаторам квартиры.
— Боюсь, вы правы. Это объяснило бы то, что исследователь бросил эксперимент по изучению Пустоты… Я имею ввиду, во время моей первой встречи с этим существом. Сложно не бросить то, о чем не помнишь.
— Значит, они все умерли. Его подопытные, — резюмировала я. — Про живых заболевших ребята не забыли.
— Мне особенно понравилось, как их взгляды соскальзывали с заметок, где было фигурировало имя Кары. Будто им просто неинтересно, — Давьер хмыкнул и глотнул вина. — М, терпкое. Попробуете?
Я молча поставила бокал на пол. Еще чего.
Давьер открыл раздвижные двери и вышел на террасу. В залу незримой волной хлынул прохладный воздух, отдающий гнилыми водорослями, лилиями и далеким запахом дыма — видимо, студенты репетируют скорое солнцестояние, уже вовсе скачут через костры. Магические сферы уличных фонарей, оранжево-желтые, опутанные коваными листьями решеток, бросали узкие, длинные тени прохожих им под ноги, будто умоляли остаться в круге света, не идти вперед. Но тех манили черные пятна тьмы между фонарями — бархатные, волнительные, обещающие сладкую неизвестность.
— Чего она все-таки хочет? — я с внезапным отчаянием выкрикнула это в спину Давьеру и сразу смутилась собственного громкого голоса. Вышла вслед за маньяком и сказала уже гораздо тише — пусть думает, что кричала, чтобы он услышал: — Неужели просто… есть?
— Не знаю, — мрачно ответил Давьер. — Но ее в любом случае стоит убрать.
— А может, наоборот, прах с ней, с этой Пустотой? Из-за нее пока никто не умер. Кроме Кары. Вдруг она на самом деле безобидна? — я оперлась спиной на парапет. Поймав мой обнадеженный взгляд, маньяк расхохотался:
