месте внутри души
мы знаем, что заслужили. Если бы мы не были плохими, с нами не произошло бы что-то плохое.
- Но это же... то есть, ты вырастаешь и понимаешь, что это лишь...
- Но ты так и не веришь до конца.
- Ну, думаю... То есть уверен, некоторые так и не могут...
- Ты не слушаешь. - Лицо потемнело и стало диким, а за глазами плясало пламя ярости, способное сжечь его - и горы, наверное. - Я сказала, ты не веришь до конца.
Он замолчал.
Долгое, долгое время он мог лишь моргать.
Медленно.
Она сказала: - Ты не понял что-то конкретное? Или специфичное?
- Нет, - тупо ответил он. - Нет, я понял. Но просто... я натворил столько дерьма...
- Не имеет отношения ко мне. Ты однажды можешь предстать пред правосудием, если есть такая штука и если тебе не повезет с ним встретиться. А твой бог может отпустить тебе грехи.
- Тогда... - Он качал головой, еще тупя. - Догадываюсь, мне так и не понять.
- Слушай меня, - сказала она наставительно. - Знаю, ты сам себя зовешь дурным человеком. Знаю, что ты вредил людям, которые не несли тебе угрозы. Ты оставил за собой след ужаса, ты изранил лик нашего мира. Знаю всё это, и многое еще, и мне не важно. Это не имеет ко мне отношения. Не с этим я работаю.
- Может, ты наконец расскажешь о своей работе? Без сплошных отрицаний?
- Моя работа - безумие твоего отца, - сурово сказала она. - Моя работа - убийство твоей матери. Моя работа - боль и страх, и обязанность стать родителем родителю, когда ты еще ребенок.
- Как ты... откуда ты вообще знаешь...
Она положила ладонь ему на плечо. Касание было теплым, но и холодным, и оно размотало катушку вечности в его голове. - Как ты себя зовешь, как тебя зовут другие, что ты сделал - для меня ничего не значит. Я знаю тебя. Ты встретил меня несколько дней назад. Я знала тебя до рождения мира. Всё, что ты есть - таково, каким и должно быть. Всё, чем ты должен быть - уже в тебе. Я знаю тебя всего, и нет в тебе ничего, чего я не любила бы.
Бездонные глубины вечности были для него слишком темны, чтобы осмелиться взглянуть; он отшатнулся, словно его бросали в пламя. - Не надо... только не надо... - но она держала его так близко, что он мог видеть лишь ее, лишь ее мог слышать и ощущать и вкушать и касаться и она не произнесла это, она ничего не сказала, но и не нужно было говорить
дитя
ты прощен
Это было слишком. И всегда будет слишком. - Ты не смеешь... я не заслуживаю...
- Твои заслуги не имеют отношения ко мне.
- Думаю, повезло. - Он отдернул руку и застонал от внезапной боли. Успел забыть, что запястье сломано. Другой рукой почесал над глазами. - Знаешь, я... - Пришлось покашлять, чтобы обрести голос. - Я слишком стар, чтобы поддаться сентиментальному дерьму, этим цветочкам-и-сердечкам.
- Нам нужно еще раз поговорить о возрасте?
- Нет, - сказал он. - Точно нет. Помню.
- Я говорю тебе то же, что сказала Орбеку. Что скажу умирающему убийце. Что говорю каждой израненной лошади, с трудом добредшей до ведьмина табуна. - Она наклонилась и шепнула, щекоча губами ухо: - Не бойся, дитя. Будь самим собой.
Он оглянулся на Таннера, тот лежал неподвижно, глаза закрыты, дыхание редкое и хриплое.
"Кроме того, что ты один из них", сказал он.
Лошадиная ведьма улыбнулась. - Все хорошо, знаешь.
- Что?
- Мир не требует от нас убивать друзей.
- Друзей. Моя жопа! - Он сверкнул глазами. - Был у меня приятель, звали его Стелтон. Он сказал бы иначе.
Она лишь шевельнула плечами.
Он поглядел на Таннера, не зная, жив ли еще ассасин и слышит ли их. - В жопу мир. Мне не нужны извинения, чтобы его убить. Не нужны оправдания, чтобы оставить в живых.
- Такому пониманию я и помогала.
Он повернул голову к ней, хмурясь. - Позволение...
- Просто слово, - ответила она.
Он мигнул. И еще раз, и когда открыл глаза - увидел именно то, о чем говорила ведьма. - Таннер, - сказал он медленно. - Передай аббату - нет, скажи Дамону. Лично, если получится. Скажи, что лошадиная ведьма - моя.
- Прости?
Итак, он в сознании. И слушает. Следовало бы догадаться. - Скажи, что она моя. Скажи, я сообщу обо всем, что узнаю. И что мне не нужна ничья треклятая помощь.
- Гм...
- Скажи Совету Братьев: между нами может быть мир, если они оставят лошадиную ведьму в покое. Если не оставят, будет... что-то другое.
- Понимаю. Все знают, каково твое "другое".
- Скажи, что отныне лошадиная ведьма - семья. Моя семья. Они поймут, что это значит.
- Я и сам способен сообразить.
- Надеюсь, я тебя понял верно. Надеюсь, ты достаточно умен, чтобы больше не лезть в мои дела.
- Что? Как насчет волшебного третьего раза?
- Третий раз хуже первых двух, Таннер. Уж поверь.
- Не готов усомниться. Эй, если благодарность для тебя чего-то...
- Не надо.
- Ага, ладно. - Таннер расслабился, позволив глазам сомкнуться. - Семья, хе? Давно ли?
Он поглядел на нее. Она поглядела на него.
- Кажется, - ответил он, - почти с начала вечности.
Ливень необычайного 3:
Достоверные источники
"Все мы делаем вид, будто дерьмо валится не случайно. Мы прослеживаем связи между событиями и наделяем эти связи смыслом. Вот почему мы так любим рассказывать о себе байки. Каждая история - это попытка показать, будто всё происходит не без причины".
Кейн, "Клинок Тишалла"
Вестибюль посольства Монастырей в Терновом Ущелье был просторным, с высокими сводами, и теплым, особенно в сравнении с весенней холодрыгой снаружи. По обычаям Монастырей, посольство построили из местных материалов; в Ущелье, чуть ниже Хрилова Седла, это означало камень. Разновидности гранита, темно-порфировые стены, в полдневном свете обретавшие розовый оттенок.
Тут был обычный набор юных послушников, подметавших, оттиравших и полировавших всё, что не способно вскочить и убежать; опытный взгляд выделил четверых как эзотериков под прикрытием, и еще двоих, которые могли быть таковыми.
