— Оборотень! Оборотень! — закричали люди, пятясь все дальше.
Но Кобад, как ни странно, не струсил даже теперь. Вместо того чтобы спасаться бегством, он натянул тетиву и тщательно прицелился в волчицу.
И тут еще более грозный Вулоф вступил в бой. В два прыжка, с совершенно непостижимой для такого крупного зверя скоростью, он пересек площадь, перемахнув по пути через присевшего от страха Балаша. Ломая ребра стрелка, передние лапы волка ударили всадника в грудь. Тренькнула тетива, и стрела ушла в голубое небо. Могучий хищник толкнул коня, ноги того подкосились, и вместе со всадником он повалился на поленницу, которой так и не довелось стать погребальным костром. Судорожно перебирая ногами, конь вскочил и с безумным ржанием унесся прочь, утаскивая за собой застрявшее в стремени бездыханное тело Кобада.
Остолбеневшие от изумления жители деревни проводили его взглядами, а когда конь, волочивший по земле тело хозяина, скрылся за домами, посмотрели на площадь, но ни огнегривой воительницы, ни ее чудовищных зверей уже не увидели.
Все, что случилось на их глазах, было настолько невероятно, что, скорее всего, селяне должны были решить, что им это почудилось. Всем сразу. Но… Подручные Кобада и Хамана валялись в пыли, и у одного торчало из горла странное, без рукояти, лезвие, а у второго — такое же из правого глаза. Обезумевший от боли и страха Балаш сидел на земле и не отрываясь смотрел на свою отсеченную руку. Хаман замер, глядя вслед кляче Кобада.
Когда Соня с волками присоединилась к своим, то увидела, что спасенный уже сидит на свободном коне и оторопело смотрит на нее примерно такими же глазами, какими Балаш смотрел на свою руку. Север встретил ее настороженным взглядом. Она, пожав плечом, улыбнулась:
— Со мной все в порядке.
И он тут же успокоился. Гана сидела на своем гнедом и тихо шептала что-то походившее на молитву, хотя Соня сильно сомневалась, что ее подруга знает хотя бы одну.
— Вперед! — скомандовал Север.
— Им сейчас не до нас,— спокойно заметила Соня.
— Верю,— отозвался Вожак,— но в любом случае нам лучше уйти подальше. Не забывай, еще предстоит выбрать место для ночлега. Эй, почтеннейший! — крикнул Север, обращаясь к митрианцу.— Ты как себя чувствуешь в седле?
Соня с интересом посмотрела на человека в черном. Тот по-прежнему не мог вымолвить ни слова, но когда спаситель обратился к нему, кивнул, давая понять, что все будет в порядке. Девушка хмыкнула, но тут же подумала, что дело ведь могло кончиться и хуже. Она мельком глянула на возлюбленного и, встретившись с ним глазами, поняла, что он думает примерно так же. Север едва заметно улыбнулся, ударил коня и умчался вперед.
Вьючные лошади бросились следом, волки побежали за ними. Вестница вдвоем с вороненком взмыли в небо — высматривать погоню. Последними тронулись в путь трое оставшихся всадников. У Сони никак не выходила из головы улыбка Севера, значения которой она никак не могла понять и от этого злилась.
— Мы живы, живы…— шептала Гана, разворачивая коня.
— Конечно, живы! — рассмеялась воительница и, ударив коня по крупу, поскакала вперед.
Она поняла, отчего улыбался Север, но не только не успокоилась, но, наоборот, разозлилась еще сильнее. Он просто показал ей, к чему могут привести решения, вызванные не велениями долга, а капризами. Иными словами, освобождение этого митрианца — всего лишь месть за освобождение Ганы.
Соня глубоко задумалась: так ли это? Гана — всего лишь простая девушка, никогда не покидавшая Яму. Она даже не представляла, что может быть иная жизнь, другие обычаи, другие отношения между людьми. И чтобы понять, что девушка не лжет, Соне оказалось достаточно посмотреть на ее изумленное лицо, когда она подарила ей одно из своих платьев. Совсем иначе обстояло дело с зингарцем, который явно происходил из знатного рода.
Соня посмотрела на сутулую спину их нового спутника, скакавшего чуть впереди и слева от нее. Как она ненавидела всех этих зингарцев-аквилонцев! Всех этих рассуждающих о судьбах мира, щеголеватых подонков, купающихся в роскоши, и тысячной доли которой они не заслужили делами! Провались они все пропадом!
Наверное, злость ее оказалась настолько сильна, что испепеляющий взгляд вонзился в спину спасенного, и тот неуютно заерзал в седле. Соня усмехнулась. Э, нет! Тут все совершенно иначе.
Своими ногами митрианец отправился на поиски смерти, своими словами добился ее — никто его не заставлял. Так что нет, Север, и случай не тот, да и человек другой. Она удовлетворенно улыбнулась и тут же покачала головой: раз она это понимает, то и Вожак не мог не подумать о том, что она непременно догадается. Да ведь и привела-то его сюда именно она. Захотелось, видишь ли, посмотреть, чем там занимаются почитатели Огненного Бога. Посмотрела… Так сказать, ощутила близость родственных душ… Сколько их там отлетело к Эрлику? Она пошевелила губами: похоже, трое. Взгляд ее вновь уперся в черную спину. Стоила ли одна его жизнь трех отданных ради ее спасения?
Впрочем, если судить по разговорам тех трех скотов, они немало людей отправили в огненные чертоги своего бога, чего явно не скажешь о зингарце, который, похоже, просто надоел несчастным рыбакам чуждыми им проповедями. Однако как же так случилось? Терпели, терпели и вдруг... Очень странно. Особенно странно опять-таки, если припомнить их разговоры, из которых она поняла, что расправа задержалась только из-за того, что они никак не могли выбрать способ казни, или «приобщения к истине», как метко выразился один из них.
Когда Соня въехала на небольшую, окруженную невысокими отвесными скалами круглую площадку, Север уже деловито расхаживал, освобождая вьючных коней от поклажи. Гана перестала что-то бормотать и, схватив бурдюк, побежала по воду. Зингарец тоже выбрался из седла и теперь с истинно митрианским смирением стоял в сторонке, сложив пухлые ручки на объемистом животе.
— Давай-ка! — прикрикнула на него Соня, спрыгивая на землю — Собери дров — нечего столбом стоять на месте!
— Нет, дочь моя,— неожиданно возразил тот.— Не пристало мне, служителю божьему, осквернять себя заботами мирскими.
— Вот оно как? — От неожиданности красавица даже остановилась и окинула его насмешливым взглядом, начиная от босых грязных ног и заканчивая выбритой наголо макушкой.— Значит, не пристало?
— Истинно так, дочь моя,— ответил он, старательно отводя взгляд от прекрасной полуобнаженной воительницы.— Мое дело — нести заблудшим свет истинной веры и принимать их благодарность в виде скромной пищи и крова на ночь.
— А скажи-ка мне, жрец, культовые служители соглашаются отягощать себя такими мирскими пустяками, как помощь ближнему и изъявление благодарности? — елейным голоском поинтересовалась Соня.
