— Полынь, а что тебе ляпнул призрак Иладриль? — я пошла на поводу у своей неугомонной тяги к Волнующим Разговорам.
— А какая разница?
— А мне интересно. Скажи. А то возьму и… и Прыгну к Лиссаю в комнату. Объясняйся потом перед королевой.
— Ты не умеешь! — выдохнул Ловчий.
— А вот и умею. К Сайнору же в опочивальню Прыгнула, — я показала язык. — Так что там с Иладрилем?
Полынь как-то очень уютно свернулся на ветке дуба. Покачал головой, дивясь, и будничным тоном сообщил:
— Призрак закричал на всю кофейню, что я не испытываю к Андрис никаких чувств. И не имею никаких неудобств от того, что она «бегает за мной, как собачонка». Единственно по причине равнодушия я не жалею для нее «оскорбительных крох своего внимания» и позволяю «бедной девочке тонуть в ее сладких заблуждениях», «хладнокровно продлевая пытку». И все это якобы видно в моем лице столь же ясно, сколь то, что я «считаю себя самым умным в этом глупом городе». И что мне надо прекращать такую «благотворительность», если я не хочу нажить в лице Йоукли «смертного врага».
— Ах ты ж лыдровый монашек… — с чувством блеснула я ругательством, подцепленным у гномов в Чрезвычайном департаменте.
Оказывается, теплые июньские ночи всех поголовно склоняют к откровениям. Вот уж не думала, что когда-нибудь доживу до душевных разговоров с Внемлющим!
— Вот-вот, — Полынь, видимо, вспомнил неприятную сцену и завозился на ветке.
— И что, это правда? Сказанное Иладрилем?
— Я произвожу такое впечатление? — сощурился Ловчий, не говоря ни да, ни нет.
— Ну… Э. Ну я не знаю. На чем-то же призрак основывался, будучи профессионалом, — выкрутилась я, чуть ли не с воплями «чур меня, чур!» сбрасывая с плеч ответственность.
Лучше показаться излишне наивной, чем излишне проницательной. Если вдруг.
— Почему, — повысив голос, патетически вопросил Полынь, — Почему, стоит только какому-то мертвецу заявить, что он менталист, как все слушают его, раскрыв рот? Якобы недоверчиво, но, на самом деле, жадно? Сомневаясь, но с таким азартом, что становится тошно?
— Так правда или нет? — я не дала сбить себя с панталыку.
— Сама подумай! — рявкнул Внемлющий.
Я подумала. Не помогло.
Хотела было честно в этом признаться, но Полынь посмотрел на меня так странно и пристально, что я не на шутку струхнула.
— А ты совсем не помнишь Кару? — сменила тему я, когда напряжение возросло до неприличного градуса.
— Какую такую кару? Ты про кару небесную? — непонимающе моргнул Полынь.
— Конечно же, про нее, умник ты наш, — съязвила я и начала долгий путь вниз дуба.
Не удержалась и бросила еще один взгляд на Лиссая в окне. Принц за время нашего разговора сделал всего один мазок кистью. Белая темпера на белом холсте… Сразу видно — настоящий художник.
— Тинави, не пытайся с ним встретиться, — пригрозил Полынь откуда-то сверху.
Я промолчала.
— Пожалуйста, — попросил Ловчий.
— Вообще-то это мужчина должен искать встречи с прекрасной дамой, а не наоборот, — вздохнула я. — Так что… Ладно. Пока оставлю Его Высочество в покое. А если он напишет мне записку, ты мне ее передашь?
— Нет.
— Ну хоть скажешь, что такая была?
— Тоже нет.
— Ну Полынь…
— Тинави, в Шолохе живет как минимум двести тысяч мужчин, из которых, я уверен, тысяч десять подходит под твои строгие критерии. Может, отстанешь от Лиссая? В конце концов, он просто больной. Или титул принца так кружит тебе голову?
— Нет, ты действительно ничего не понимаешь, — подытожила я и утопала прочь во тьму Пятиречья.
— Тинави!
Дурак.
ГЛАВА 22. Эксперимент
В общем, я так и не пошла домой этой ночью. На что-то там смутно надеялась, примкнув к рядам одиноких скитальцев в поисках приключений.
Приключений не нашлось. Что довольно честно, учитывая, что я просто шастала туда и сюда по центру города, ожидая чуда. Но лимит чудес в моей жизни явно поисчерпался, и Вселенная лишь нахмурилась: работай давай! Потом отдохнешь, стрекоза.
Рассвет я встретила на Морской площади. Фонтан играл розоватыми лучами позднего лесного солнца, гвардейцы вывихивали челюсти, зевая. Я примостилась на скамеечке и, от нечего делать, тренировала «карлову магию», стараясь максимально быстро находить контакт с унни. Лишним точно не будет.
Вдруг на площадь, еле-еле переставляя сонные ноги, выкатил грустный ослик с большими черными глазами. К ослику была прицеплена телега, украшенная живыми цветами. За телегой брела миловидная старушка в кружевном чепчике.
— Тинави, деточка! — ахнула старушка, заприметив мою сиротливую фигурку в слишком яркой для этого времени суток летяге. — Ты чего тут делаешь в такую рань?
— Вас жду! — я постаралась сказать это как можно бодрее, но все равно подавилась непрошенным зевком. — Жуть как захотелось липового сбора.
Госпожа Пиония, охая, налила мне стаканчик «с горочкой». Я поблагодарила и, принимая стакан из ее рук, дернулась… Липовый сбор пролился на землю.
— С тобой все хорошо, милая? — округлила глаза старушка.
Я судорожно кивнула. Обнаруженная в Пионии Пустота сыто оскалилась: а вот с лавочницей — все нехорошо, совсем не хорошо, ибо в ней уже сижу я!
— Госпожа Пиония, вы можете — пожалуйста — ни до кого не дотрагиваться сегодня? Понимаю, звучит глупо, но… — я определенно не знала, как быть убедительной, не вселяя лишнюю панику.
— А, ты тоже ее чувствуешь? — старушка блеснула глазами из-за круглых очков с голубым блеском. — Какая-то грязь у меня внутри, да?
— Да, — обалдела я. — Да. А откуда вы её знаете?
— «Её» я не знаю, — не по годам звонко рассмеялась Пиония и налила мне нового липового сбора взамен разлитого. — Но я знаю себя, вот уже почти сотню лет. И в последние дни мне ужас как тоскливо, хотя раньше подобного не случалось. Совсем не хочется улыбаться. И у сердца будто ворочается какая-то пакость. Что это еще за новости в вашем магическом городе, а, милая?
— Да вот… — протянула я, дуя на ароматную янтарную жидкость. — Сами хотим разобраться. Поможете?
Услышав, что вся предполагаемая помощь заключается в том, чтобы пожать руку незнакомому мужчине, Пиония снова развеселилась. Ее серебристый смех действовал на меня, как успокоительное. Разве может быть что-то плохое в мире, где звучит такой добрый смех?
— А ты все еще дружишь с Полынью, хорошая моя? — вдруг вместо прощания спросила меня старушка.
— Дружу, — уверенно заявила я.
— Ах, какая же ты у меня умница, красавица! Но зря вот только дружишь, — подмигнула лавочница и отвернулась, чтобы обслужить нового клиента.
Ибо было шесть утра, и на улицы начали гроздьями высыпать ранние пташки-трудоголики. А что может настроить на рабочий день лучше, чем липовый сбор от самой классной дамы в округе?
* * *
— Давьер, подъем, ну что вы разлеглись?
Я пальцем потыкала в одеяльный курган, возвышающийся над диванчиком. Диванчик сиротливо ютился в прихожей, возле гардеробной, и, кажется, не был рассчитан на то, что на нем захочет поспать заросшей щетиной хранитель.
Но хранитель был отступником, и отступником во всем. А потому захотел.
— Тинави, отстаньте… — просипели мне в ответ. Из-под одеял выпросталась рука с аккуратно постриженными ногтями. — Вы же только что ушли…
— Ага, конечно, берите больше! Часов восемь прошло. Почему вы вообще не в спальне?
— Там все опечатано, — Давьер со стоном перевернулся. На лице остались красные вмятины от жестковатой бархатной думочки. — Вы что, не спали?
— Нет. Мне невроз замещает сон.
Я громко прошлепала вдоль высоких окон, отдергивая тяжелые бархатные шторы. Ласковый солнечный свет залил особняк.
— Давьер, надевайте тапки и погнали. Денёк такой славный, что стоит как можно скорее покончить с экспериментом. Убедимся, что Пустота уязвима — и айда восхвалять бытие.
— Какая неожиданная и необоснованная жизнерадостность.
