мечом ли полагаете выйти?
– Нет, фон Клаузевиц говорит, что с мечом у меня шансов на победу немного, пойду с молотом или с топором.
– С молотом или топором? – переспросил кавалер.
– Да, с молотом или топором, – подтвердил бестолковый молодой человек.
– А вы представляете, что будет с вами, когда вам по жребию попадется такой молодец, как наш Бертье? С молотом или топором.
– Ну… – начал Максимилиан.
– Вы и до десяти сосчитать не успеете, как из вас сделают рагу. Вам, вполне вероятно, изувечат лицо, ведь шлем у вас открытый, и, возможно, выбьют зубы. Вы хотите в свои семнадцать… Вам ведь семнадцать?
– Да, – кивнул молодой человек.
– Вы хотите в свои семнадцать остаться без зубов?
– Нет, но почему же мне сразу выбьют зубы…
– Лучше пусть выбьют глаз? Или раскрошат молотом кость в плече? – Волков чуть наклонился вперед для убедительности. – Лучше уж выходить к барьеру конным и с копьем, а выходить пешим и с молотом против закоренелых мастеров пеших свалок может захотеть только совсем отчаявшийся человек.
Максимилиан молчал, но разговора не заканчивал и не уходил.
– И зачем же вам это надобно? Вам что, деньги нужны?
– Нет, – отвечал знаменосец.
– А что же вам нужно?
– Ну… – Максимилиан замялся. – Все говорят, что вы бы могли пойти. И победить в турнире.
– Я? – удивился Волков. – Я последний разум еще не потерял. Я могу только в ложе посидеть.
– Это потому, что вы и так на всю округу славны. Все о вас только и говорят. О том, что вы в двух поединках победили. И знаменитого чемпиона герцога Кранкля убили, и Шауберга, который тоже был известный фехтовальщик.
– В этих поединках ничего приятного нет, – сказал Волков строго, – уж поверьте мне на слово. И я никогда бы не стал драться на них, коли не нужда. А уж последствия этих поединков еще хуже, чем сами они.
– Что же плохого в славе?
– Слава – вещь глупая, а вот о Кранкле я каждый раз вспоминаю, когда сажусь на коня, и чем больше проехать приходится, тем сильнее его вспоминаю, да горит он в аду. И мерзавец Шауберг мне еще неприятностями отольется. Меня вся местная земельная знать из-за него терпеть не может, уж и не знаю, чем все это закончится. – И, видя, что даже эти слова его не убедили знаменосца до конца, кавалер добавил: – Я знаю, что молодым людям нужны деньги; те деньги, что вы получили от победы над горцами, видно, уже потратили, я могу вам дать немного, лишь бы вы больше не думали о таких вещах, как поединок на молотах или секирах.
– Я то желал вовсе не из-за денег, – отвечал Максимилиан.
– А славу оставьте дуракам.
– И не из-за славы.
– А из-за чего же вы собрались драться?
– За даму сердца! – вдруг ответил молодой человек.
– О господи! – Волков даже поморщился. – Что, вы читаете романы? Болван, их же пишут для баб.
– Я не читаю романы.
– И что, у вас есть дама сердца? За которую вы хотите получать по шлему обухом секиры?
– Пока что нет, но я рассчитывал ее просить о чести…
– Просить о чести? – Волков все еще продолжал говорить, кривясь. – И кто же эта счастливица?
«Неужто он собирается избрать своей дамой сердца Элеонору Августу? Больше тут нет благородных дам. Или этот молодой идиот с кем-то познакомился?»
И тут Максимилиан сказал:
– Я хотел просить о чести зваться дамой моего сердца прекрасную госпожу Ланге.
До сих пор Волков говорил с ним, может, чуть высокомерно, может, чуть едко, может, чуть поучительно, но все-таки с некоторой отеческой теплотой, а тут вдруг стал холоден, словно лед. Лицо каменное, как перед битвой.
– Не дозволяю вам впредь и речь о турнире заводить. Впереди свадьба моей племянницы, и вам, как знаменосцу моему, надобно быть готовым к новому шествию. Надобно проверить все знамена и все сюрко, чтобы они чистые на всех господах из выезда оказались, и чтобы кони все были здоровы. Займитесь делом. Ступайте.
Максимилиан даже растерялся от такой заметной перемены, он чуть помедлил, как бы осознавая услышанное, потом поклонился и сказал:
– Как вам будет угодно, кавалер.
А кавалер снова остался за столом с притихшим племянником, которого тоже удивила столь резкая в дяде перемена.
«Рыжая мерзавка любому неженатому человеку голову вскружить сможет. Да и женатому тоже. Уж очень она ладна, умела, говорлива да пригожа. Голосок звонкий, речи умные, сама приветлива со всеми. Всем умеет понравиться, кроме жены моей. Надо Бригитт при себе неотрывно держать. А как? Ведь не женишься на ней, все-таки не сарацин. И что же теперь делать? Молодых господ от стола отвадить? В дом не допускать?»
Ответов на все эти вопросы у Волкова не было, и он тяжело вздохнул.
Молодой женщине в этом мире жить невыносимо тяжко. Агнес смотрела на себя в зеркале, надувала губы и готова была разрыдаться. Как, как ей не плакать. На званый ужин ее пригласили не абы кто – один из первых банкирских домов свободного города Ланна. Сам молодой Ренальди лично приезжал. А ведь еще и красавчик он какой, засмотришься. Мало того, на обед тот для нее – для нее! – пригласили нужного ей человека, уж и не знали, как ей услужить, как умилостивить племянницу знаменитого кавалера Фолькофа. А у племянницы той для обеда важного даже нормального платья нет. И туфель нет. Даже юбок нижних нет новых.
У Агнес навернулись на глаза слезы жалости к себе. Поплакать захотелось или Уту избить, отхлестать ее по толстым щекам. Ходит в одной юбке все время, только лиф да передник меняет. Пожрет – и счастлива. Но хлещи дуру по мордасам, не хлещи, нового платья не появится, только руки об башку каменную ее отобьешь.
А тут еще про Брунхильду вспомнила. О-о, и совсем настроение у девушки испортилось. Что за несправедливость творится в этом мире! Одной дуре беззубой, шалаве задастой – все, даже титул графский. А ей, умнице, что всякое может и умеет, даже платья не досталось. А у той все есть. И с господином спала в одной постели, а он ей еще и титул потом устроил. А за что это беззубой кобылище? За то, что вымахала с мужчин ростом, да за то, что вымя отрастила красивое? Так не ее в том заслуга, не ее. Сама-то она дура беспросветная, но все равно все мужчины ее богатеи да кавалеры. А нынче вон и граф. Граф! У этой девки кабацкой, что за десять крейцеров давала кучерам в кабаке
