— А как нам назад вернуться, дедушка?.. К себе, в это, как его… Замирье? — нетерпеливо перебил Деда все тот же неугомонный Текс.
— А никак. Когда туман этот рассеется, вы и очутитесь в своем мире. Вы, пришлые здесь — исчезнете, а я и такие, как я, — остаемся. А ногами вы никуда не дойдете. Здесь везде наш мир.
— Вот прямо так и очутимся?
— Ага! Вы увидите, как домик и все, что не из вашего мира, начнет бледнеть, и все станет, как было у вас. И если сей секунд туман начнет исчезать, то я увижу, как вы тоже бледнеете и исчезаете. Скоко я такого уже видел… Не счесть. Первые разы пугало это, а сейчас привык.
— А вдруг туман исчезнет, а мы останемся?
— Дык и такое бывало… раз десять. Серость отступала, а человек оставался.
— И что потом с ними бывало?
— А кто со мной жил, кто уходил на реку, кто в Трущобы. Всяко бывало!
— Хорошенькие дела! Значит, сидеть у моря и ждать погоды? — пригорюнился Текс.
— Ну, если хош, иди на Реку… Только все едино: как только Серость отступит, вы и вернетесь в свой мир — в Замирье, по-нашему. Это хоть здеся, хоть в Трущобах… Ежели только доживете до ухода Серости. Там, в Трущобах, не любят таких, сытеньких.
— Так а для нас ваш мир, дедушка, и есть Замирье!
— Тако же! Мы и живем в одном мире, но за стенкой. Между ними открывается иногда дверка, и людины попадают в наш мир.
— А из вашего мира кто-то в другие миры проникает? — снова спросил Текс.
— Не… наш мир проклятый, наказанный за жадность да гордыню наших властителей. Нас Господь за это наказал. Другие приходят и глядят на наши безобразия… Это здеся, в лесу, хорошо. Лес не пускает плохого человека. К нам даже когда злыдни из Трущоб приходят, и то ведут себя тихохонько, по-доброму. Иначе Хозяин Лесной накажет. А вот в Трущобах… Там страшно. Там люди есть с тремя руками или одной большущей ногой. Уродцы, прости меня, Господи. Да много… разных. Вот этим и наказан наш мир…
Все надолго замолчали. Потом Дед поднялся, расставил на столе тарелки, достал котелок с кашей.
— Ладноть, давайте вечерять. Рассказками сыт не будешь, — и стал резать вяленое мясо.
— Да какое там «вечерять», — с тоской проговорил Док. — После всего, что ты нам понарассказал, и кусок в горло не полезет… не буду!
Но глядя, как Дед со вкусом уплетает кашу, присоединились к нему и друзья — голод-то давал о себе знать.
Поужинав, пошли на поляну, к летней печке. Вокруг все по-прежнему было серым и туманным.
— Деда, а как долго этот туман держится?
— А когда как. Бывалоче, по целой седьмице висит. А как-то ден двадцать простоял.
— Проклятье!.. Ну не можем же мы просто сидеть и ждать у моря погоды… — повторился Текс. — Надо что-то делать… что-то предпринять!
— Робятки, да ниче вы не сделаете. Или идите хоть на четыре стороны света, никто ж вас не держит. Однако ж здеся — спокойно и тихо. Здеся вас никто не обидит, никто не тронет… Ти-ха-а-а! — вдруг рявкнул Дед, к чему-то прислушиваясь. — Слухай, слухай?
— Что, Деда?
— Во, во, вроде шуршание тако сверху идет, — и Дед удовлетворенно улыбнулся. — Сейчас, робятки, домой пойдете. Это туман-наваждение уходит. Че-то быстро седня… и полсуток не продержался. Ну, робятки, вспоминайте там, дома, про наш мир заблудший и человеком испоганенный. Удачи всем вам… не поминайте лихом…
Мы смотрели во все глаза, ошалело вертя головами. И правда, слышалось легкое шуршание, будто снежная пороша по сухому асфальту сыпет, потом к шуршанию присоединилось уже хорошо различимое потрескивание, словно где-то вдали электропровода искрили:
— Ребята, — заорал Текс, глядя на небо, — звезды, звезды, появляются! Ур-а-а-а!
Мы вскочили на ноги в радостном волнении… все… домой… все… И вдруг Док краем глаза увидел замершее, ставшее каким-то незнакомым лицо Кэпа. Поглядел в сторону — нас окутывала обычная и такая привычная таежная ночь, яркие звезды висели над головами… Посмотрев в другую сторону, Док увидел окаменевшее лицо Деда и его лесную избушку, так никуда и не исчезнувшую…
Док сидел на свежеструганой скамейке, прислонясь к теплой стенке избушки. Солнце стояло уже довольно высоко и ощутимо пригревало, а тонкий слой инея исчезал прямо на глазах. Невдалеке, под значительно расширенным навесом, Кэп с остервенением махал здоровенным колуном. Березовые чурки под натиском тяжелого металла и кэповских мышц с грохотом разваливались пополам, а потом, уже поленьями, разлетались в обе стороны, все увеличивая кучи колотых дров. Рубашка на спине Кэпа была мокрой. Вдали, у летней печки, под таким же новым навесом Текс священнодействовал у плиты. На ней что-то парилось и булькало в двух котелках. Обе лайки усердно ему помогали: умильно ловили взгляды сурового повара и следили за каждым его жестом. Их завернутые кольцами хвосты непрерывно молотили воздух, как бы говоря: эй, человек, мы вот они, живые, и любим тебя, так ты уж, будь добр… хоть кусочек… ну, не жадничай! Шарик лежал немного поодаль и делал вид, что все манипуляции у плиты его не интересуют совершенно. Изредка он с презрением смотрел в сторону двух подхалимок, у которых хвосты — от непрестанного вилянья — казалось вот-вот оторвутся. За избушкой было слышно, как Дед строгал рубанком доску, напевая при этом себе под нос какую-то монотонную песню с малопонятными словами. Короче, почти семейная лесная идиллия — близкие друзья в беззаботном отпуске. Док откинулся на стенку, пристроив поудобнее уложенную в деревянный лубок руку, и, слегка подремывая, вспоминал — уже в сотый, наверное, раз — события десятидневной давности.
В конце августа, когда Серый Туман, уйдя, оставил их в другом мире, до всех троих — в отличие от Деда! — весь трагизм ситуации поначалу так и не дошел. Уж слишком было фантастично происходящее! Они, конечно, расстроились, попсиховали немного. Но у каждого в глубине души теплилась мысль, что все это игра, все понарошку, и уж, во всяком случае, не насовсем. До них просто не доходила реальность, основанная только на логических рассуждениях. Да, они видели отличие этого мира от их родного и привычного, но они — не верили! У них еще не было своей веры, отмеченной личными переживаниями и эмоциями. Ибо только вера, вытекающая из собственного и порой мучительного опыта, становится истиной. И истина — всегда персональна! Такой она стала для них позже, после похода в Город у реки — Трущобы, как называл его Дед. Она и стала для них персональной и очень жестокой истиной. Истиной, одной на троих.
Проговорив после ухода Серого Тумана почти до утра, они хотели сразу же пойти к реке, посмотреть, а что же там за Город. Однако Дед уговорил их как следует отдохнуть и лишь потом, набравшись сил — идти. Спали они долго. Весь день, и почти всю следующую ночь. Дед — как потом признался — для этого кое-каких травок им в чай намешал. Проснулись они тогда рано, только светать начинало. Ребята были собранны и серьезны. Ни шуток, ни прибауток! Собрали все вещи, в надежде, что сюда они больше не вернутся, хотя дедушка их и отговаривал. Он-то знал, что идти им некуда.
