типчик или нет, как его куда-то доставят, но точно этого не захотел. Настолько, что, несмотря на боль в плече, схватил сидящего на нем Эндерна и толкнул в сторону.
Оба покатились по пологому склону крыши, матерясь и грохоча прохудившейся кровлей, к самому краю.
И сорвались вниз.
За те пару секунд, что длилось падение, произошло многое. Эндерн, оказавшийся сверху, сжался, оброс перьями. Филин ухнул, царапнул когтями по разбитому, недоуменному и перепуганному лицу типа, и остался висеть в воздухе, бесшумно молотя крыльями.
Тип глухо шмякнулся об землю. Взвизгнула какая-то женщина, взывая к Единому.
Вокруг свежего трупа с разбитой головой живо собиралась галдящая толпа, задирая головы к небу. Кто-то ткнул пальцем, указывая на взлетевшую над крышами птицу.
* * *
Эндерн опустился у дымохода и принял человеческую форму. Привалился к кирпичной кладке, широко раскинув ноги, и тяжко вздохнул.
Вечерело.
— Ох, ебать меня неловко… — пробормотал он едва слышно, прикрывая глаза.
Из-за дымохода тихо вышла кошка. Уселась неподалеку и уставилась на оборотня. Лизнула переднюю лапу. Эндерн протянул к ней ладонь — кошка не испугалась. Очень захотелось сделать что-нибудь подлое, но полиморф передумал и почесал животное за ушами. Кошка довольно замурлыкала.
Эндерн снова вздохнул, мягко стучась затылком о кирпич кладки.
Вдруг вспомнил и полез в карман, достал измятый лист бумаги, развернул его и уставился на плотные ряды цифр, пытаясь заметить в них хоть какую-то закономерность. Не заметил.
Кошка, громко мурлыча и щурясь, потерлась боком об угол дымохода.
— Может, ты, скотинка, разберешься, че здесь накарябано, а? — хрипло спросил он, показав ей лист.
Кошка обнюхала бумагу и отвернулась, демонстративно задрав хвост.
— Тха, я так и думал, — хмыкнул Эндерн и погладил животное по спине.
Затем сунул бумагу в карман, тяжело поднялся. Поправил на шее талисман. Болела спина.
— Мне слишком мало платят… — пожаловался он.
Кошка уселась, поигрывая кончиком хвоста. Ее не удивило и не испугало, когда прилетевший на ее крышу филин превратился в человека. И совсем уж она осталась равнодушна, когда человек, произнеся непонятное слово, взял и исчез, оставив после себя лишь оседающую на кровлю невесомую пыль. Кошка широко зевнула, облизнулась и подошла к кучке пыли, принюхалась. Внезапный порыв ветра разметал ее, бросил щепотку в кошачью мордочку, а остальное унес в неизвестном направлении.
Кошка чихнула, тщательно умылась, потянулась и прыгнула за дымоход.
Гаспар пристально смотрел на нее. Смотрел с самого утра, как будто впервые увидел. Сперва Даниэль воспринимала это с энтузиазмом, потом спокойно, потом с легким раздражением, а сейчас уже прошло достаточно времени, чтобы свыкнуться и не замечать, но Гаспар отказывался. Даниэль уже начинало казаться, что потекла тушь, смазалась помада, неровно легла пудра или выскочил мерзкий жирный прыщик на самом кончике носа. Чародейка не терпела, когда что-то не в порядке с лицом. Хотя не сомневалась, что с внешностью все идеально, Гаспар своим поведением вызывал жгучее желание достать зеркало и проверить. Стоило немалых усилий, чтобы держать себя в руках и не поддаваться.
Карета подскочила на кочке. Менталист демонстративно отвернулся к окну. Ненадолго. Через минуту вновь уставился на Даниэль.
Чародейка не выдержала.
— Ты прекратишь, Гаспар, нет? — проговорила она спокойно, с очаровательной улыбкой. — У меня над камином не висят старинные часы. Я не растаю, не покроюсь морщинами, не превращусь в иссохший труп и не рассыплюсь прахом. Я не такая древняя старуха, как ты думаешь. Успокойся уже.
Менталист встрепенулся, часто заморгал, принялся бегать по кабине глазками с таким видом, что не при чем и вообще не понимает, что за претензии к нему. Чародейка насмешливо скривила губы. Иногда его ребячество было неуклюже милым, но чаще всего — просто неуклюжим.
— Прости, — вздохнул Гаспар. — Просто непривычно видеть тебя такой… обычной.
Даниэль надулась.
— Я про глаза, — поспешно уточнил он, сделав только хуже.
— Значит, — засопела она, — ты любил меня только за красивые глаза?
Глаза чародейки по-прежнему оставались красивыми, огромными и выразительными, ясными, но… обычными. Они потускнели, утратили свое потустороннее бирюзовое сияние. В зависимости от освещения их можно было принять за голубые, зеленые или даже серые. Это все еще были чертовски красивые глаза, но… обычные. Обычные красивые глаза обычной красивой женщины.
— Да я не это имел в виду, — оправдался Гаспар.
Даниэль не могла долго разыгрывать беспричинную обиду. Чародейка рассмеялась и похлопала его по колену.
— Мне льстит, что ты так за меня переживаешь, правда, — заверила она, — но, клянусь, тебе не о чем беспокоиться. Я много раз так делала.
Едва поднявшись с постели, Даниэль провела около часа, полностью поглощенная собой. Она осторожно и медленно собирала переполняющую, питающую, греющую и ласкающую тело энергию арта, загоняла ее вглубь, под самую грудину, связывала в клубок яркие нити, пропитывающие каждую вену и жилу, сжимала их в плотный, маленький, пульсирующий комочек радужного света, едва заметный и почти неразличимый на фоне ауры. Это было не самое приятное, тяжелое чувство, очень похожее на истощение и опустошение после длительного и беспощадного расхода силы, но к нему быстро привыкаешь. В конце концов, это же не обструкция, когда полностью глушат арт и разрывают связь с ним, а лишь временный «отдых» от могущества. Зато сложно распознать в ней чародейку или, по крайней мере, здраво оценить ее возможности.
— Ты никогда не говорила, — Гаспар привалился к стенке.
— Ты никогда не спрашивал, — пожала плечами Даниэль и ободряюще улыбнулась: — Ну а как, по-твоему, ван Блед получил от меня прощальный подарок?
— Не знаю. Ты не рассказывала.
Даниэль картинно зевнула.
— Это скучная история, — неохотно призналась она. — В ней очень мало мест действия, зато много самого действия, правда, разочаровывающе однообразного. Да и просто разочаровывающего.
Чародейка дождалась, пока Гаспар не представит эту скучную историю в меру своей испорченности и фантазии. По тому, как он смущенно кашлянул, Даниэль решила, что достаточно красочно.
— И он, — проговорил Гаспар, — ни о чем не догадывался, пока ты…
— Я же дура, — тоненько протянула Даниэль тоном глупышки. — У меня голова забита только любимыми демонами и необъятными фаллосами, — она похлопала ресницами, продолжила обычным голосом: — Могучие чародеи, да и все вы, мужчины в целом, страдаете высокомерием по отношению к нам, дурам. И не ждете от нас никакого подвоха, — чародейка накрутила на палец локон волос, — особенно пока старательно пыхтите и потеете между наших ляжек.
Гаспар поерзал на сиденье.
— А если…
— Без «если», — прервала она серьезно. — Я умею себя контролировать и управлять организмом.
— Мне все равно не нравится эта затея, — упрямо повторил Гаспар не в первый раз за утро. — Надо было отправить Эндерна.
— О нет, — запротестовала Даниэль, махая руками, — нет! Во-первых, — она загнула мизинец, — я не хочу видеть его кислую физиономию и не хочу слушать очередную экспрессивную отповедь, какие мы плохие и ленивые. Во-вторых, — она загнула безымянный, — он и так перетрудился за три дня, дай ему отдохнуть. А в-третьих… — чародейка загнула средний палец, но вдруг задумалась. — В-третьих, Эндерн и Ложа — ты серьезно? — усмехнулась она. — Его близко подпускать к Ложе нельзя, да он и сам скорее удавится, чем подойдет к Arcanum Dominium. Он же из этих, — Даниэль прищелкнула, подбирая слово, — пораженных в правах.
— Ну а ты, — тут же нашелся Гаспар, — беглая преступница против Равновесия и ренегатка в розыске. Тебе там появляться вообще нельзя.
— Ах, ах, мсье комиссар, вы меня раскусили! — Даниэль трагично приложила ладони к лицу и жеманно протянула руки. — Наденьте на меня наручники, накажите прямо на месте преступления, только, умоляю, не ведите к властям! Обещаю быть послушной и никогда больше не нарушать Кодекс!
Менталист оказался не впечатлен ее актерскими талантами.
— Я — мертвая преступница, если ты забыл, — сказала она без кривляний. — А мертвым преступницам прощают все грехи. Уж поверь, не в первый раз проделываю такой фокус и, как видишь, жива, здорова и не в Турме.
— Лучше бы мне самому ехать, — проворчал менталист, словно и не слыша.
Даниэль страдальчески закатила глаза. Гаспар уперся, ему хотелось брюзжать, страдать, ныть и строить из себя взволнованного любовника с рыцарскими замашками. Иногда на менталиста такое находило. Тогда он переставал быть неуклюжим и становился раздражающе нелепым.
Чародейка
