Разговоры были удивительно вежливыми. Прошло время перебранок, порожденных уязвленной или чрезмерной гордостью. Даже будь тут Саубон или Конфас, Великие Имена не вернулись бы к старым замашкам. Келлхус уравнял их так, что им, как детям, стало безразлично, кто есть кто. Они принадлежали ему до самой смерти... Цари и ученики.
Разногласия, конечно, были, но спорщики никогда не унижали друг друга и решение никогда не принималось по чьему-то произволу. Как говорил Келлхус, «когда тиран — Истина, честным нечего бояться». Самые жесткие вопросы задавал Пройас, а старый Готьелк сдерживался, подавляя вспышки гнева и ограничиваясь разочарованными вздохами. Чинджоза лишь крутил в пальцах палочку для счета. Выдвигались и опровергались доводы, рассматривались альтернативы, и словно по волшебству сам собой открывался наилучший путь.
Хулвагра получил почетное право возглавить передовые войска, поскольку считалось, что его туньеры лучше всего сумеют отразить нападение фаним. Чинджоза с его айнонами и Пройас с конрийцами должны были составить основной эшелон Священного воинства. Они пойдут прямо на Шайме, по пути собирая припасы и материалы для осады. Готиан и шрайские рыцари со-
проводят их в качестве личной охраны Воина-Пророка и его Свя-
щенной свиты. Граф Готьелк и его тидонцы получили приказ в то же время обложить Каргиддо, киранейскую крепость, прикрывавшую юго-западные подходы к границам Амотеу и Ксераша.
Никто — даже сам Келлхус — не знал, что затевают язычники. Во всех донесениях, особенно передаваемых Багряными Шпилями через Чинджозу, утверждалось, что кишаурим не оставят Шайме. Это означало, что Фанайял либо попытается не дать Священному воинству войти в Амотеу, либо отступит в Святой город. В любом случае он будет драться. На волоске висело само существование кишаурим, а значит, и Киана. Несомненно, Фанайял уже собирает силы, чтобы опрокинуть их. Пройас призывал к осторожности, но Воин-Пророк был непреклонен. Священное воинство должно вступить в бой без промедления.
— Нас становится меньше,— говорил он,— а их силы растут.
Несколько раз Ахкеймион осмеливался глянуть на сидевшую подле супруга Эсменет. К ней поминутно подходили какие-то чиновники, опускались на колени, задавали вопросы или подносили бумаги. Однако ее внимание было поглощено тем, о чем спорили внизу, в зале. Ахкеймион рассматривал группу наскенти в белых одеждах, расположившихся рядом с Воином-Пророком. Среди них выделялись Верджау и Гайямакри. Появилось странное чувство, что Священное воинство — не более чем кочевое вторжение, а сейчас происходит шумный сход его вождей, зачем-то сбившихся в имперском дворце. Это не совет Великих и Меньших Имен. Это лишь совещание Келлхуса и его военачальников, не более. Все они... перегруппированы. И, как в бенджуке, правила, определяющие их поведение, полностью изменены. Даже те, которые предписывают Ахкеймиону оставаться неподвижным, в качестве визиря пророка...
Это слишком абсурдная мысль.
Солнце уже висело низко над влажной землей, когда Келлхус заканчивал совет. С гудящей от жары головой Ахкеймион пережидал обязательные молитвы и взаимные поздравления. Солнце и бездействие так влияли на него, что он готов был заплакать. Он почти пожелал, чтобы та привидевшаяся ему зловещая птица действительно предвещала нападение Консульта. Что угодно, только не это... лицедейство.
Затем, словно все пришли к согласию, совет завершился. Каменные провалы руин гудели от приветственных криков и разговоров. Ахкеймион потер затекшую шею, поднялся по ступеням на возвышение и бесцеремонно уселся там. Его спину щекотал взгляд Эсменет, но айнритийские вельможи уже поднимались на возвышение, чтобы поклониться ей. Ахкеймион чувствовал себя слишком усталым. Он стер с лица пот шафрановым рукавом.
Кто-то коснулся его, словно хотел схватить за плечо, но передумал. Ахкеймион обернулся и увидел Пройаса. Темный от загара, в шелковом халате, тот мог бы сойти за кианского принца.
— Акка,— просто произнес он.
— Пройас.
Повисло неловкое молчание.
— Я подумал, что должен сказать тебе,— начал Пройас, явно смущенный.— Тебе надо повидаться с Ксином.
— Это он тебя прислал?
Принц покачал головой. Он выглядел странно: отросшая борода была заплетена в косички, от чего он казался много старше своих лет.
— Он спрашивает о тебе,— запинаясь, выговорил Пройас— Тебе надо пойти...
— Я не могу,— ответил Ахкеймион резче, чем хотел.— Я — единственный щит между Келлхусом и Консультом. Я не могу покинуть пророка.
Глаза Пройаса гневно сузились, но Ахкеймион не мог отделаться от мысли, что внутри принца что-то надломилось. Что касается Ксинема, то он перестал искать искупления. Он больше не делал различий между бедствиями. Он вынесет все, если надо.
— Раньше ты мог его покинуть,— ровно сказал Пройас.
— Только по его просьбе и вопреки моим возражениям. Откуда появилось это внезапное желание — наказать? Теперь,
когда принц о чем-то попросил, Ахкеймиону захотелось, чтобы Пройас увидел отражение своего же жестокого пренебрежения и так отомстить ему за собственные грехи. Даже сейчас, после всех уроков Келлхуса, Ахкеймион не забыл старые счеты. «Почему я всегда так поступаю?»
Пройас моргнул, поджал губы и процедил сквозь зубы:
— Ты должен пойти к Ксинему,— на сей раз даже не пытаясь скрывать злость.
Он ушел не попрощавшись.
Слишком ошеломленный, чтобы думать, Ахкеймион стал рассматривать собравшихся князей, Гайдекки и Ингиабан обменивались шуточками — ну, это неудивительно. Ирисе по-прежнему заикался; похоже, после Момемна только он не изменился. Готиан распекал молоденького шрайского рыцаря. Сотер и еще несколько айнонов улыбались, глядя на то, как Ураньянка целует колено Воина-Пророка. Хулвагра молча стоял в тени слуги своего покойного брата Ялгроты. Все переговаривались, создавая пересекающиеся круги, словно ячейки огромной кольчуги...
И тут Ахкеймиона поразила мысль: «Я один».
Он ничего не знал о семье. Только то, что его мать умерла. Он презирал свою школу почти так же, как школа презирала его. Он потерял всех учеников одного за другим. Эсменет предала его...
Он закашлялся и сглотнул комок в горле, выругав себя за глупость. Потом окликнул проходившего мимо раба — мрачного подростка — и велел принести неразбавленного вина.
«Видишь,— сказал он сам себе, когда парнишка убежал,— хоть один друг у тебя есть».
Положив руки на колени, он хмуро уставился на сандалии, потом поглядел на свои нестриженые ногти. Подумал о Ксинеме. Надо пойти к нему...
