Он не обернулся, когда какая-то тень села рядом с ним на ступеньки. Вдруг запахло миррой. Юная часть его души подпрыгнула от радости, хотя он знал, что это не Эсменет. Тень была слишком темной.
— Что, пора? — спросил Ахкеймион.
— Скоро,— ответил Келлхус.
Ахкеймион боялся этих ночных уроков Гнозиса. Мгновенно усваивать логику или арифметику — само по себе чудо, но когда человек так же изучает древние боевые заклинания — это совсем другое. Как не бояться, когда ученик легко превзошел пределы сравнения или классификации?
— Что тебя беспокоит, Акка?
«А ты будто не знаешь?» — захотелось ему рявкнуть. Вместо этого Ахкеймион повернулся к Келлхусу и спросил:
— Почему Шайме?
Воин-Пророк молча внимательно смотрел на него ясными голубыми глазами.
— Ты сказал, что пришел спасти нас,— настойчиво продолжал Ахкеймион — Ты признал это. Почему же мы идем на Шайме, когда судьба ждет нас в Голготтерате?
— Ты устал,— сказал Келлхус— Наверное, нам лучше продолжить уроки завтра...
— Я в порядке! — возразил Ахкеймион, ужасаясь собственным предположениям.— Сон и схоласт Завета,— неуклюже добавил он,— старые враги.
Келлхус кивнул, печально улыбнулся.
— Твоя скорбь... она до сих пор властвует над тобой. Ахкеймион отчего-то предательски ответил:
— Да.
Число айнрити уменьшилось. Несколько человек остановились на почтительном расстоянии, явно ожидая Келлхуса, но Воин-Пророк жестом отпустил их. Вскоре Келлхус и Ахкеймион остались одни. Они сидели рядом на краю возвышения и глядели, как темнеют и сливаются тени в провалах руин. Подул сухой ветер, и Ахкеймион ненадолго прикрыл глаза, наслаждаясь его прохладным прикосновением и прислушиваясь к шелесту в траве, проросшей сквозь пол. Жужжала случайно залетевшая пчела.
Это напомнило давние дни, когда он прятался от отца в овраге подальше от берега. Тишина, застывшая среди стволов растений. Ощущение медленно затухающего света. Безграничное небо. Миг, вырванный из череды мгновений, когда глубокий покой природы придавал ощущение полета мыслям о прошлом и будущем. Ахкеймион даже ощущал запах камня, остывающего в сумерках.
Казалось невероятным, что в этом самом дворце жил Шиколь.
— Знаешь,— проговорил Келлхус,— было время, когда я слушал мир и не различал ничего, кроме шума.
— Я не знал...
Келлхус поднял лицо к небу, закрыл глаза. Солнечные лучи гасли в шелковых глубинах его волос.
— Теперь я знаю другое... Есть нечто большее, чем шум, Акка. Есть голос.
По спине Ахкеймиона прошла дрожь, словно спины коснулось что-то мокрое и холодное.
Устремив глаза к горизонту, Келлхус прижал ладони к бокам. На фоне шелковой материи Ахкеймион видел золотое свечение его пальцев.
— Скажи, Акка,— заговорил Келлхус,— когда ты смотришь в зеркало, что ты видишь? — Он говорил как усталый ребенок.
Ахкеймион пожал плечами.
— Себя.
Снисходительный взгляд наставника.
— Ты уверен? Ты видишь себя своими глазами или просто видишь свои глаза? Отбрось предположения, Акка. Спроси себя, что ты видишь на самом деле?
— Свои глаза,— подумав, признал он.— Просто вижу свои глаза.
— Тогда ты не видишь себя.
Ахкеймион ошеломленно уставился на его профиль. Усмешка Келлхуса сверкнула хитрым озорством.
— Но где же ты, если тебя нельзя увидеть?
— Здесь,— сказал Ахкеймион после мгновенного замешательства.— Я здесь.
— А где это самое «здесь»?
— Оно...— Он на мгновение нахмурился.— Оно здесь... внутри того, что ты видишь.
— Здесь? Но как ты можешь быть здесь,— рассмеялся Келлхус,— когда здесь я? А ты — там.
— Но...— Ахкеймион выдохся и почесал подбородок.— Хватит играть словами! — воскликнул он.
Келлхус кивнул, и лицо его стало одновременно загадочным и озадаченным.
— Представь себе,— сказал он,— что ты охватываешь Великий океан во всей его огромности и складываешь в виде человека. Есть глубины, Акка, что уходят скорее внутрь, чем вниз, и предела им нет. То, что ты называешь внешним, на самом деле внутри, в тебе и везде. И где бы мы ни находились, оно всегда здесь. Куда бы мы ни шли, мы всегда находимся в одном и том же месте.
Метафизика, понял Ахкеймион. Он говорит о метафизике.
— Здесь,— повторил Ахкеймион.— Ты хочешь сказать, «здесь» — это место вне места?
— Именно. Твое тело есть твоя поверхность, ничего более. Точка, которой твоя душа прикасается к миру. Даже сейчас, когда мы смотрим друг на друга через это расстояние с двух разных точек, мы стоим в одном и том же месте, в том же нигде. Я вижу тебя своими глазами, а ты — моими, хотя и не знаешь этого.
Прозрение перешло в ужас. Ахкеймион начал заикаться.
— Мы... один и тот же человек?
И Келлхус несет такую дичь! Келлхус!
— Человек? Было бы точнее сказать, что мы одно и то же «здесь»... но в какой-то степени ты прав. Точно так же, как есть одно «здесь», есть и одна Душа, Акка, прикасающаяся к миру в разных местах. И ей почти никогда не удается осознать себя.
Нильнамешская дурь! Это, наверное...
— Это всего лишь метафизика,— произнес он в то же самое мгновение, когда Келлхус прошептал:
— Это всего лишь метафизика...
Ахкеймион разинул рот, совершенно выбитый из колеи. Сердце его колотилось, словно пыталось восстановить нормальный ритм путем бешеных прыжков. Какое-то мгновение он убеждал себя, что говорил один Келлхус, но отзвук слов остался на его языке. Тишина как будто выла от странного ужаса, рождая ощущение путаницы, какого он не испытывал никогда. Ощущение поверженной святыни... Так кто же из них говорил?
«Он есть я... Откуда он еще может знать?»
Как ни в чем не бывало Келлхус спросил:
— Скажи мне, почему одни слова создают чудо, а другие нет? Ахкеймион попытался вернуть себе ясность ума. Он сказал:
— Нелюди некогда верили, что именно язык делает колдовство возможным. Но когда люди начали повторять их песнопения на искореженных языках, стало понятно, что это не так.
Он глубоко вздохнул, понимая, что вопрос Келлхуса выявил невежество не только его, Ахкеймиона, но и всех существующих колдунов.
«Я и правда ничего не понимаю».
— Все дело в значении слов,— продолжал он.— Значения каким-то образом различаются. Никто не знает почему.
Келлхус кивнул и посмотрел на подол своего платья. Когда он поднял глаза, Ахкеймион не смог выдержать его сияющего взора.
— Слово «любовь»,— произнес Келлхус,— означает ли оно одно и то же всегда, или у тебя для него другой смысл?
Вознаградить разум и ранить сердце. С Келлхусом всегда так.
