Там во; завалено каменными обломками, это по ним он ступал, затаптывая горящие угли…
Приподнялся, взглянул на сапоги. Только съежившиеся от жара голенища, вместо подошв торчат красные распухшие ступни. В страхе, что не сможет идти, он с трудом стянул голенища, те стали жесткими, как сухая кора дерева, отбросил, а когда пощупал пятку, вскрикнул от боли.
Издали послышался слабый крик. Он закричал в ответ, но услышал только слабый сип, что едва-едва выполз из пересохшего горла. От подошв в голову стегнуло острой болью, он ухватился за алтарь, постоял мгновение, задержал дыхание и отнял руки.
Его раскачивало, как стебель одинокого камыша под сильным ветром. Все тело пронизывала острая боль. Обожженные подошвы стонали, ноги подламывались в коленях.
– Итания, – сказал он хрипло, – Итания!
В голове трещали перемалываемые камни. Шатаясь, он снова перелез через черный камень алтаря. Теперь, когда костер погас, он с трепетом по всему телу видел, что от ножен идет спокойный ровный свет. Багровый свет заходящего солнца, не горячий, а теплый, согревающий – от округлого кончика ножен до окованной незнакомым металлом щели, куда со стуком вбрасывают клинок…
Перед глазами поплыло. Он выставил перед собой руки, под ногами зло хрустело, вонзало в обожженные подошвы ядовитые зубы.
– Итания, – прошептал он сухими губами. – Итания…
Кончики пальцев коснулись ножен. По руке пробежала дрожь. Глаза очистились, он видел все и слышал все, а грохот в черепе оборвался.
Ножны не казались тяжелыми, хотя краешком сознания он понимал, что держит в руках почти гору. Сердце колотилось, как пойманная в горшке мышь, кровь шумела в жилах, но этот победный шум, шум скачущего на врага огромного войска артан, что сметет, вобьет в землю, развеет пыль…
Он глубоко вздохнул, в грудь впервые не кольнуло обломками сломанных ребер.
Спасенный человек склонился над Олексой, изувеченные ладони осторожно прощупывали ему грудь. Ревность и подозрение кольнули Придона с такой силой, что рука метнулась к топору.
– Ты что? – гаркнул он свирепо.
Закашлялся от собственного рева, горло першит, но голос, хоть и хриплый, каркающий, уже вернулся.
– Он умрет, – прозвучал тихий голос.
– Он не умрет, – отрезал Придон. Злость и отчаяние сшиблись в груди с такой силой, что ребра затрещали, а сердце едва не разорвалось. – Я не дам!.. Сперва Тур, теперь Олекса… Что скажу Аснерду? Как посмотрю в глаза?
– Он умирает, – повторил человек.
Придон быстро сорвал с ближайших трупов одежду, торопливо укутал Олексу, поднял, вскинул на спину и завязал узел у себя на груди.
– Я вынесу его, – крикнул он с бешенством. – Или умру с ним! А ты, если хочешь, можешь идти с нами. Вряд ли тебе стоит оставаться в этих руинах. Тебя как зовут?
– Константин, – сказал человек, и Придон вспомнил, что уже слышал это имя. – Да, теперь здесь одни мертвые камни. Я пойду с тобой.
– Но если отстанешь, – предупредил Придон, – искать не стану. И… твое имя не выговорить человеку Я тебя стану звать Констом.
Олекса плотно держался на спине, Придон чувствовал в теле сына Аснерда искру жизни, что затаилась в глубине угольков, но страшился неосторожного движения, что может ее погасить.
– Не умирай, Олекса, – попросил он хриплым голосом. – Не умирай!.. Меня пощади. Как я смогу… Как я предстану перед Аснердом?..
Рыдания сотрясали его тело. Конст двигался за ним послушно, как привязанный.
Они не сделали и полдюжины шагов, как пол тяжело дернулся из стороны в сторону. Придон зашатался, нелепо взмахнул руками. Олекса начал сползать со спины, как ледник с горы, а Конст ухватился за стену. Под темным сводом засверкали молнии. Оттуда донесся шипящий треск, вниз полетели длинные искры.
Изуродованная статуя бога медленно разваливалась на части. Придон поправил Олексу на плечах, бегом ринулся из зала. На входе в тот самый туннель задел край, его развернуло, успел увидеть, что Конст, нелепо переваливаясь, со всех ног бежит следом.
Снова затрещало, загремело, он несся по туннелю, очень долго мчался, вывалился на площадь, отбежал, и здесь земля дернулась под ногами с такой силой, что он рухнул, в последний миг вывернулся, чтобы не обрушиться на Олексу всей тяжестью.
За спиной был жуткий грохот. Стены храма раскачивало, их трясли невидимые руки. Камни выдвигались из стен, верхние с тяжелым грохотом падали, скатывались пониже, подпрыгивали, на каменных плитах разлетались сотнями мелких сверкающих осколков, либо вбивали плиты глубже, а сами оставались нагромождением глыб. Запахло гарью, в небе сверкнули молнии. Придон видел, как под их ударами рухнул купол храма, а молнии исчезали там внутри, шипящие и трепещущие, похожие на огненные деревья.
Придон пощупал Олексу, цел ли, побежал от храма. В спину трижды догоняли волны жара, а запах гари и горелой земли стал сильнее. Они были почти на другой стороне площади, когда грохнуло совсем оглушающе. Сильный удар между лопаток бросил его на землю, но опять он успел извернуться. Олекса почти не ушибся, но очнулся, застонал тихо и жалобно. Веревки лопнули, он сполз с Придона и лежал рядом, изувеченный, с желтым, как у мертвеца, лицом.
– Не умирай! – сказал сквозь слезы Придон. – Тур погиб… тебе этого мало?.. Не умирай, держись…
Тяжелый грохот оборвал его слова. Храм раскачивался, целые куски стен вываливались, очень медленно падали на площадь. От каждого удара земля вздрагивала и стонала. На месте величественного здания осталась дымящаяся груда развалин, и тут Придон с ужасом увидел, откуда идет гарь и запах горелой земли. Темная груда камней медленно опускается, тает, уходит в красное озеро лавы, а та выступает из берегов. Тяжелые волны очень медленно выкатываются на площадь, и вот уже начинают гореть сами каменные плиты.
– Уходим, – прохрипел он.
Из озера лавы взметнулся фонтан оранжевого огня. Страшный жар сжег все волосы на руках и лице Придона, мгновенно вздул кожу пузырями и вошел в тело до мозга костей, вызвал невыносимую боль. Ноги подкосились, он упал, подполз к Олексе. Тот стонал, не открывая глаз. Лицо и грудь почернели, жуткий жар сжег верхний слой кожи, Олекса казался покрытым серой пылью, но это был пепел его сгоревшей кожи.
Он ухватил Олексу, сам закричал от боли, кожа на руках сожжена. Грохот затих, земля не дергается, только сильный жар все так же иссушает кожу и превращает оболочку глаз в мертвую слюду.
На том месте, где возвышалось последнее убежище дивов, плескалось огненное море лавы. В низком небе разверзлась жуткая дыра, проглянуло такое же жуткое красное пятно, неподвижное, без бегущих в страхе округлых, как бараны, туч, словно страшное озеро отражалось там, как в зеркале.
