Короче, начало дня было не очень.
Об отоплении здесь давно не вспоминали, так что комната, которую я разделил с Кроуфордом, больше напоминала холодильник для хранения мясных туш. Спасла лишь груда старых и не слишком ароматных шерстяных одеял. Одно, несмотря на ворчание Юэна, я повесил на окно, остановив сквозняк, проникающий к нам сквозь щели деформированной рамы.
Сейчас капрал спал, положив под щеку ладонь. Он напомнил мне больного, уродливого и внезапно постаревшего ребенка. Я так и не спросил его, что случилось на острове, когда он остался один.
Не решился.
Но молотки в голове Кроуфорда хотя бы на какое-то время взяли перерыв, и он не донимал меня ночными криками, как это частенько случалось, когда мы ночевали в брюхе «Матильды».
Я не стал его будить, вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.
Пшеница дрых на приставленном к стене стуле, а его пистолет-пулемет, свесившись на брезентовом ремне, касался пола. Голова у парня откинулась назад, так что обнажилась незащищенная шея, рот был приоткрыт.
Я представил, что с ним сделает Вилли, если я начну бродить по небольшой территории острова в одиночку, так что толкнул его в плечо:
– Подъем!
Он вздрогнул, щуря глаза, попытался сесть ровно, и автомат грохнулся на пол окончательно.
– Ох! – сказал молодой человек. – Я…
– Предал товарищей, бросил пост. И – потерял голову. Скажи спасибо, что тот, за кем ты приглядываешь, так добр.
– Спасибо, – сказал он искренне, потягиваясь. – Ч-ч-чертов стул. Я словно в гробу пролежал, все кости болят. Ты это… Не подумай, что мы считаем тебя врагом. Просто Вилли всегда проявляет должную предусмотрительность. Поэтому мы еще здесь, а не в камерах Инги-Вин.
– Нет проблем. – Мне и вправду было наплевать, в чем они меня подозревают, если дело не закончится перестрелкой. – В вашей сырой обители есть кофе?
– Ага! – Он оживился, поманил меня за собой. – Идем. Завтрак это святое!
Пшеница и вправду не опасался меня, так как повернулся спиной и поплелся по коридору, сунув руку под пиджак и почесывая одеревеневшую за ночь поясницу. Оставалось лишь выругаться про себя. Что Мюр, что Пшеница – поколение, не принимавшее участия в войне. Они слишком романтичны и до неприличия наивны и доверчивы. Точно щенки.
Война поломала меня, пускай и не так сильно, как многих других, но до нее мы были столь же глупы и хватались за светлые идеалы, желая изменить мир к лучшему. У тех, кто выжил, подобные глупости выветрились из головы. Эти же молодые люди… Они повторяют наши ошибки, идут по тому же минному полю, сами ищут сражения и играют в революцию. В то, во что сейчас я совсем не верю и точно знаю, к какому плачевному результату это приведет. Они даже не понимают, во что влезают. Какая революция?! Их любой проведет и угробит, когда они вот так, не задумываясь, готовы повернуться к первому встречному и подставить спину под нож.
Игра в войну всегда заканчивается болью, утратами, незаживающими ранами и смертью.
И я не желал бы Мюреол такой судьбы.
Дом был пятиэтажный, с балконами, верандами, мансардой, отдельным крылом для отсутствующих слуг и даже летним садом под крышей. Он повидал лучшие времена, но до сих пор оставался пригодным для жилья и ничуть не напоминал остальные здания Утонувших кварталов. Кроме него на клочке суши было полно подсобных построек, отдельно стоящий флигель и, кажется, целый гостевой дом на противоположной оконечности, если пройти через дикий и большей частью погибший сад.
Вчера разговора у меня ни с кем не получилось. Если честно, заглянувшая ко мне на минуту Мюр увидела, что я едва держусь на ногах, и, не слушая моих возражений и уверений, указала на кровать.
– Поговорим завтра утром. Обещаю! Сейчас ты все равно не способен. Кроуфорд, черт бы тебя подрал! Сутану носят на себе, а не в руках.
Я еще помнил, что мой обнаженный сослуживец глупо хихикнул, а затем провалился в сон.
Лестница стенала под ногами, точно женщина в пыточном зале. В высокие окна влетали пики света, и в их телах, словно пробуждающиеся после зимы пчелы, роились пылинки.
Проходя мимо одной из дверей, Пшеница бахнул по ней кулаком, крикнув:
– Каштан! Мы внизу! Завтракаем!
Ответа не последовало.
– Почему Каштан? – спросил я, догадавшись, что в этой комнате живет Мюреол.
– Потому же, что и Пшеница, – усмехнулся парень. – Было время, когда нас забавляла эта ерунда. Мы выросли, а прозвища остались.
Кухня в особняке напоминала рыцарский зал замков прошлого. Большой, весь в голубых ломаных тенях, с растопленной печью, из которой ручейком текло тепло, массивным старым столом и лавками. В углу, усиливая впечатление, пылился железный доспех, шлем которого украшала брошенная на него подгоревшая с краю тряпка – как видно, ею оборачивали кочергу, когда орудовали в печи.
На стене, вдоль плит, висела потускневшая медная посуда, огромные дубовые буфеты и продуктовые шкафы напоминали кряжистых бегемотов. За столом, наедине с тарелкой омлета сидел Айан. Увидев нас, он отложил вилку, встал и протянул руку:
– Спасибо.
Я ответил на рукопожатие, поинтересовавшись:
– За что?
– Мюр рассказала о вашей передряге и о том, как ты помог ей. Я благодарен тебе за помощь. Старая Академия дурное место.
Надеюсь, она не все ему рассказала. Историю про огонь надо бы опустить.
– Не стоит благодарности. Она тоже меня выручила.
На кухню с корзинкой куриных яиц вошла пожилая женщина. Тощая как жердь, в черном платье и белом переднике, с убранными под чепец еще прошлого века волосами. В ее лице чувствовалась кровь жителей Ордена Марка, южан с берега океана. На меня она посмотрела с любопытством, глаза у нее были точно у сороки – проворные, живые и внимательные.
А вот Пшенице достался взгляд очень мрачный и не сказать чтобы дружелюбный.
– Ненавидит меня, – сокрушенно пробормотал парень, плюхаясь на ближайший табурет. – Эй! Панайота! Можно нам кофе и что-нибудь поесть?!
В довершение слов он показал руками невидимую ложку, которой запихивает себе в рот невидимую еду. Кухарка уставилась на него рассерженно и уперла руки в бока, а затем отвернулась к плите.
– Что я такого ей сделал? – спросил, ни к кому не обращаясь, Пшеница.
– Она глухая, но не умалишенная, – напомнил ему Айан. – И умеет читать по губам. Поэтому «старая ведьма» и прочие эпитеты были довольно лишними.
– Да я всего один раз!
Дружок Мюр только вздохнул, пошел к кухарке и, тронув ее плечо, улыбнулся. Он на удивление ловко разговаривал на языке глухонемых, и спустя десять минут мы получили омлет, хлеб и кружки с горячим кофе. Точнее, я получил. Пшенице пришлось ждать дольше всех.
