невнятная уродливая куча песка. Мальчик, сидящий напротив, мельком взглянул на творение подружки, добавил к своему мокрую горку из ведерка и принялся споро придавать ей форму. Теперь его песочная куча начала немного походить на терем. Девочка посмотрела на то, что получилось у друга, а потом, замерев на миг, махом разрушила свое творение. Мальчишка замер, испуганно глядя на подружку, но она лишь задорно показала ему язык, а после громко засмеялась, откинув голову назад. Кудряшки ее легких светлых волос весело запрыгали. Мальчик засмеялся в ответ, придвинулся к девчушке и что-то сказал, но та ничего не услышала. Ее смех резко оборвался, девочка непонимающе смотрела на друга: его рот открывался и закрывался, но оттуда не вылетало ни звука. Малышка протянула ладошку к товарищу по играм, чтобы убедиться, что это не один из тех моментов, когда посреди игры или забав в Городских садах она просыпалась в кровати и оказывалось, что ничего этого не было и пора начинать новый день. Ладошка уперлась в воздух, будто он стал упругим, а мальчик так и застыл с открытым ртом, не успев договорить. Малышка пыталась пощупать то, что мешало продвинуть руку. Оно было прозрачным и сопротивлялось. Никогда еще девочка не видела такого. С трудом она поднялась на ноги и попробовала сделать шажок вперед. Это было бы весело – совсем как бегать в воде, когда плещешься в озере, – но странный звон в ушах отвлекал и делалось страшно. Очень и очень страшно. Как будто потерялась, осталась совсем одна и больше никогда не увидит маму.
Очень медленно девочка повернула голову туда, где мама сидела с подругой. Мама была на месте, тепло улыбалась, а глаза ее блестели. Но и она застыла на месте с едва поднятой рукой, словно хотела заправить волосы за ухо. Такая у нее была привычка. Но сейчас она замерла на середине движения, и выглядело это совсем уж жутко.
Звон в ушах стал совершенно нестерпим. Девочка вдруг поняла, что хоть мама как бы и здесь, но ее нет. Никого нет. Она совсем одна.
Малышка открыла рот и разразилась громким плачем, слезы брызнули из глаз почти комично, как бывает только у детей. Она хотела домой. Ее пугала эта игра. Ужасная игра, от которой в животе становится холодно и больно. Но никто не прекратил притворяться, несмотря на испуганный крик и слезы. Никто вообще никак не отреагировал.
Кроме солнца. Оно вдруг померкло, и летний день посерел и выцвел.
Кто-то наступил на ее куличики большим сапогом, раздавив все напрочь. Девочка хотела возмущенно вскрикнуть, забыв на секунду о застывшей маме и испуге. Но не успела даже вскинуть взгляд, как ее подхватили под мышки и подняли, только ноги беспомощно болтались.
Стало темно, словно ночью. Она не понимала, что происходит, было трудно дышать – будто забралась с головой под одеяло. И она почти ничего не видела перед собой, только где-то под подбородком пробивалась полоска света и в ней мелькали все те же большие сапоги, которые шагали по песку. Ее несли, как куклу.
– Это обязательно? – раздался голос взрослого дяди. – Она еще ребенок, не думаю, что запомнит…
– Поверь, мы делаем доброе дело, – ответил второй голос, от которого у девочки перехватило дыхание. Это был кто-то сильный и злой. – И лучше, если она не увидит ничего.
А потом ее охватила боль. Жгучая боль. Но она длилась недолго – девочка даже не успела закричать. Девочка умерла.
* * *
Я кричала, кричала и кричала. Тело будто бы пронзали, тянули во все стороны, рвали, проворачивали боль внутри, пытаясь забраться как можно глубже. И этот звон в ушах! Он все никак не смолкал.
– Милая, милая, – я услышала над ухом голос мамы, и теплые нежные руки подхватили меня. – Это был сон, малышка.
Мама баюкала меня, хотя мне было уже восемь и спала я в отдельной кровати. Я знала, что это мама обнимает меня, но перед глазами было лицо другой мамы из сна, застывшее, как у восковых фигур, которые я однажды видела в Городских садах на празднике. Я запуталась. Эти мамы были разными, но как будто обе мои.
Настоящая мама, волосы которой пахли моим любимым печеньем, похлопала меня по спине и снова уложила в кровать. Но не ушла, а легла рядом, как я любила. Я бы всегда хотела спать вместе.
– Это все Велесова ночь, детка, – пробормотала она сонно. – Завтра все будет в порядке.
Успокоенная ее уверенным голосом и размеренным дыханием, я уснула. Утром я позабыла о моей маме из сна, боли и страхах. Начался новый оборот, и мне предстояло впервые пойти в школу.
1945–1952 годы от Великого Раскола
Тревожные сны вернулись, когда мне минуло десять зим. Одни я видела нечетко, словно смотрела на мир сквозь зеленое стеклышко бутылки, в которых давно, еще до моего рождения, Путешественники приносили небольшие диковинки из далеких земель. Другие видения были столь четкими, что я не могла забыть их очень долго. Одни повторялись раз за разом, другие снились единожды. Новые приходили лишь в канун нового оборота. Я боялась и ненавидела Велесову ночь. Потому что каждый год меня преследовали сны, в которых умирали девушки.
Там всегда были именно девушки. Очень разные, но чем-то похожие. И я была похожа на них. Отчасти. Если бы у меня были сестры, то они бы выглядели как эти гостьи во снах. И девушки умирали снова, снова и снова. И я умирала вместе с ними.
Каждый новый сон делал меня все более тревожной. Я никак не могла прекратить кричать во сне. Умирать было очень страшно.
Мама перестала прибегать в мою комнату на каждый ночной вопль, когда мне было тринадцать.
– Вот, я добыла у лекаря травы, – сказала она. – Это должно помочь от твоих… дурных снов.
Но я видела, что сам факт этих странных видений пугает ее. И раздражает. А все потому, что в последний раз, когда я кричала ночью и она пришла ко мне, я выдавила сквозь рыдания:
– Мамочка, это было место, полное песка!
Я не понимала, что происходит. Я никогда не видела столько желтого разом. Во сне песок был повсюду, а моя кожа была смуглая и лоснилась. Меня заколол копьем в живот красивый высокий мужчина, другой же – седой, но не старик – стоял и смотрел.
– Что за место? – обеспокоенно спросила мама. Она думала, что со мной происходит что-то плохое, я чувствовала ее тревогу.
