class="p1">– Никогда не видела таких прежде, – я попыталась вспомнить какую-то подсказку, что помогла бы мне поточнее описать. – Там были большие желтые треугольники. Теплые, как камни в жаркий день, и твердые, хоть и цвета песка. Весь мир состоял из песка.
Мать закрыла мне рот ладонью.
– Мир не может состоять из песка, – засмеялась она, но тон был натянутым. – Это просто дурной сон.
Но больше она никогда не приходила на мои крики, а если я пыталась рассказать свои сны, сразу же вставала и уходила в другую комнату.
Со временем я просто… замолчала. Мне некому было рассказать о странных тревожащих видениях. Где-то в глубине души я знала, что любая попытка поговорить принесет гораздо больше бед. Бед худших, чем холод, что поселился между мной и мамой.
Но, как ни скрывай свою сущность, она всегда находит тебя.
В мою семнадцатую зиму я не получила никаких странных снов перед началом учебного года. Мне вообще ничего не снилось. Потому что я бодрствовала всю ночь. Ужасно довольная собой (нашла лекарство от жутких видений!), я отправилась в школу. Это был выпускной год.
Но на втором занятии, по истории Великого Раскола, я поняла, что голос учителя такой ровный и монотонный, что я проваливаюсь в яму, полную сумрачных теней. Я воткнула в ладонь заточенный грифель карандаша. Не до крови, а чтобы привести себя в чувство. Нет, я не буду спать!
Но сон все же сморил, и я увидела, как более молодая версия меня – на этот раз мы с ней были пугающе похожи – прыгала с камня на камень среди острых скал. Я знала, что меня-ее преследуют. И знала, что она напугана. Кто-то предал ее, кто-то близкий и дорогой. Она бежала уже долго, но молодое сильное тело начало подводить. Все болело. Руки, ноги, легкие горели. Воздух был таким холодным и прозрачным. Девушка споткнулась один раз, через несколько минут второй. Я почувствовала, как острый камень прорезал подошву мягких кожаных туфель.
Дезерты, вдруг вспомнила я. Они называются дезерты. Обувь пустыни и жарких гладких мостовых, выложенных круглыми булыжниками, но такая неуместная в горах.
– Проклятый Мидгард, – пробормотала девушка, когда очередной камень рассек ее ногу до крови. – Ненавижу этот мир.
Я была так оглушена острой болью, что не сразу поняла смысл сказанного. А потом смутилась от ругательства. А после обеспокоенно прокрутила в голове ее слова. Что значит «этот мир»? Что за Мидгард?
За мыслями и вопросами я пропустила часть видения и очнулась, лишь когда острое жалящее ощущение охватило мою поясницу. Уже через минуту спину жгло огнем. С ужасом я наблюдала со стороны, но в то же самое время словно находясь в теле этой безымянной девушки, как ее-меня нагоняет высокий светловолосый мужчина и вонзает в спину странное оружие. Оно походило на огромную вилку для рыбы.
Я хотела, силилась закричать, но снова оглохла от тревожного звона в ушах. Ужас волнами поднимался к горлу, и я беспомощно наблюдала, как девушка сделала два нетвердых шага, оставляя кровавый след. Оружие осталось в руках застывшего на месте мужчины.
Девушка обернулась, тяжело дыша. Я заметила на ее губах кровь, но одновременно смогла разглядеть и лицо мужчины, что преследовал ее. Нет, это не тот, что заколол другую у песчаных треугольников. Но они похожи.
Ощущения были слишком реальными. Я испытывала слишком много всего одновременно: боль, все сильнее разрастающуюся в чужом теле; сдавливающий виски набат тревожного звона; страх оттого, что не могу понять, где именно я: смотрю со стороны или нахожусь внутри девушки, – но я напряглась изо всех своих сил и услышала, как, падая, она выдохнула:
– В этот раз моя кровь – на тебе…
Девушка повалилась ничком на камни, а мужчина, отбросив оружие, кинулся к ней.
Теперь он качал ее на руках, и я смотрела на него будто бы ее глазами. На мгновение меня охватили противоречивые чувства. Она-я любила его, но всегда недостаточно, словно бы наполовину. В то же самое время она доверяла ему и заботилась о нем, а потому от его предательства было очень больно. Мне было больно. Я не могла сказать, где больше болит и отчего. От копья, пронзившего плоть, или от предательства.
Он рыдал, не скрываясь. Я никогда не видела, как плачет мужчина, и это было немного пугающе.
– Мне так жаль, Персефона, – шептал он. – Мне так жаль…
Но холодная пустота, несущая за собой бездну, уже охватила меня, и я не смогла выдавить ответ.
Я плакала и кричала так сильно, что упала со стула. Открыв глаза, увидела мерцающую лампочку Перуна и белый потолок школьной комнаты. Надо мной нависали испуганный учитель и шокированные однокашники.
Позже я узнала, что меня не могли разбудить около десяти минут и прямо во сне я обмочилась. В тот день меня отпустили домой, и, бредя по поселению без колгот, чувствуя, как ледяной ветер забирается под юбку, я всерьез думала о том, чтобы дойти до края и прыгнуть. Я знала, что умирать больно и страшно. Но я столько раз умирала во снах, что вряд ли бы со мной случилось что-то новое.
А вот как пойти в школу на следующий день, я и понятия не имела.
1952–1954 годы от Великого Раскола
В этот раз я видела все четко, но, прежде чем найти глазами девушку, похожую на меня, зацепилась взглядом за необычный вид. Это был утес, а внизу простирались берег и море. Много-много воды. Не кусочек моря, как на картах из учебников, а бесконечное море. Словно края мира не существует. Это одновременно напугало меня и восхитило.
Я бы так и стояла, любуясь солнцем, которое, казалось, вот-вот закатится в воды, окрашенные его алым сиянием, но услышала возглас и почувствовала боль.
– Кора! Нет!
Конечно. В этих снах я только и делаю, что испытываю боль и умираю.
Мир на мгновение померк, и глаза я открыла, уже будучи в ее голове. Надо мной склонился мужчина, но лицо его было нечетким, словно черты ускользали от взгляда. Только я все равно знала, что он был красив. И… О-о-о-о, она любила его. Так любила. Ни в какое сравнение с любовью к парню из мира камней. То был лишь слабый отголосок чувства, но сейчас… Сердце ее – мое сердце – рвалось к нему, хотя разум уже сознавал, что случилось непоправимое.
– Кора… – прорыдал он. – Здесь кровь…
Я нехотя посмотрела вниз, оставив попытки вглядеться в него
