— Что лев, что леоперд, — сказал Олег грустно, — все одно зверье. Хотя бы кто нарисовал человека.
Томас так возмутился, что сразу ощутил силы встать и пощупать меч, на месте ли:
— Кто ж на такое решится? Человека, самого что ни есть из зверей, волен изобразить разве что сам Господь. Плохо знаешь сложные законы геральдики, сэр калика! Это не какая-нибудь философия, это наука важная и нужная в повседневной жизни.
Уже не так таясь, они быстрее бежали вдоль каменной стены. Томас берег дыхание, помалкивал, он же первым услышал хлопанье крыльев, хриплый яростный крик. Не разворачиваясь, выхватил на бегу меч, отскочил под укрытие стены с криком:
— Олег! Сверху!!!
Калика упал как подкошенный, Томас успел увидеть, как его откатило, словно клок травы под ударом ветра. Сверху на них обрушились толстые потные твари. Томас люто провел по воздуху широкую блистающую дугу, лезвие вздрагивало, разрубывая плоть, но дуга получилась полная, сверху и прямо перед ним шлепались визжащие куски мяса, брызжущие кровью, а с неба на плато падали крылатые мускулистые черти, все как один с нелепыми трезубцами, глаза горят, рты перекошены в жутком визге. Томас не дрогнул, лишь как можно быстрее вращал мечом, в руки хлынула радостная мощь, что просыпается лишь в сладкие мгновения кровавой битвы.
В редкие мгновения, когда поворачивался, видел, как по трое-четверо пытаются протиснуться к стене. Судя по тому, что там тоже слышались их отчаянные вопли, калика все еще держался. Меч отяжелел от выпитой крови, Томас обливался потом, но вдруг увидел в трех шагах стену из гранита, ударил перед собой еще крест-накрест, и стену увидел почти целиком. Перед ним орал и тыкал в него трезубцом толстый черт с отвисшим брюхом. Томас без труда достал его в голову, и с изумлением понял, что в глазах уже не рябит от ярко-красных тел, волосатых крыльев, оскаленных морд. Эти морды лежали в лужах крови по всей площадке.
В стороне раздался вопль, превратился в хрип, и Олег, прежде чем перешагнуть через труп, брезгливо вытер залитый кровью посох. Лицо его было суровое:
— Твари...
— Мы отбились снова! — вскрикнул Томас ликующе.
Калика взглянул исподлобья, отвернулся, долго смотрел в сторону злобно чернеющих гор. Тучи двигались так низко, что задевали брюхом, и тогда вспыхивали короткие злые искры, словно камнем чиркали по железу.
— Это было просто.
— Просто? — обиделся Томас. — Мы спина к спине против тысячи вдвоем!.. Ну, пусть не тысячи. Все-таки черти!
— Разжирели, — бросил Олег брезгливо. — Это не воины. Лет тысячу не дрались! А грешников не пущать из котлов — много ли ума и воинской сноровки?. Боюсь, сэр Томас, эти были посланы только обнаружить...
— И кто придет следом?
— Тот, кто покрепче.
Над дальними горами вспыхнуло зловещее зарево. Одна из вершин раскололась, оттуда вырвался столб огня и дыма. Как тесто из квашни полезла через край красная лава. Низкие тучи вспыхнули, подсвеченные снизу багровым, там завертелись массы, свиваясь в чудовищный жгут, двигались все быстрее и быстрее, а в центре воронки Томасу почудился мелькнувший глаз, огромный и полный нечеловеческой злобы.
— Ого, — сказал калика, и Томас понял по его дрогнувшему голосу, что отшельник тоже заметил чудовищный смерч, — это уже за нами...
Он пятился, не отрывая глаз от дальнего неба. Томас порывался пуститься бегом, но с тоской и страхом чувствовал, что не убежишь, догонит и сомнет как бог черепаху. Калика, бледный и напряженный, как тетива лука перед выстрелом, судорожно шарил взглядом то по небу, то у себя под ногами. Пальцы щупали стену, словно пытался вжаться, войти в камень, укрыться внутри скалы.
— Сэр Олег, — сказал наконец Томас, он выпрямился, стараясь являть рыцарское достоинство, — мы можем красиво умереть!
— Да? — огрызнулся Олег. — Это на миру смерть красна, а здесь кто увидит?
— Мы увидим, — возразил Томас неуверенно. — Гм... а что еще...
Олег внезапно метнулся в сторону. Томас успел увидеть деловито прыгающую лягушку. Отшельник взмахнул длинной дланью, его огромная, как лопасть весла, ладонь подхватила лягушку на лету. Она отчаянно забарахталась, он зажал в ладонях, что-то пошептал, подул в морду. Лягушка смотрела злобно, надувала белые щеки, кряхтела недовольно. Задние лапы подвигались в слабой попытке освободиться, потом застыла, только отвисающий подбородок мерно раскачивался, будто там переливалась вода.
Томас в испуге оглянулся:
— Сэр Олег, смерч раскрутился так, что от него летят клочья... Начинает двигаться в нашу сторону!
— Быстро?
— Пока медленно, — ответил Томас, он не отрывал глаз от страшного смерча, — но всякая тварь сперва берет разгон... Голова его в тучах, а хвост скребет землю!
Олег потыкал пальцем в толстое брюхо лягушки:
— Скребет землю... Когда-то эти тоже скребли хвостами... И сейчас рождаются с хвостами, а потом теряют...
— Головастики, что ли? — спросил Томас брезгливо. — А почему теряют?
— Как напоминание, — сказал Олег, — о том великом проступке... твои попы сказали бы — грехе, который совершили их хвостатые родители.
Томас поглядел на смерч, что перевалил горы и тяжело двигался в их сторону, перевел недоверчивый взор на лягушку:
— У нее были хвостатые родители?
Олег усмехнулся:
— Еще какие! Земля тряслась, когда такая жабушка выходила из пещеры... или из болота. Не знаю в чем жила. Когда шла через лес, самые высокие деревья были до коленей... ну, пусть до пояса. Ударами хвостов такие жабоньки рушили скалы! Хвосты у них были — ого! Даже утолщение мозга постепенно перемещалось из переднего конца спинного мозга в самый конец. Это с той поры стали говорить, что один умен сперва, а другой потом... Мол, задним умом крепок. Кто говорил? Конечно же — они, лягушки... Но я лично не знаю более безгрешных и оболганных созданий, чем лягушки. Да и не только я... Знаю еще одну философскую школу в Афинах, там ищут иное объяснение, почему лягушки рождаются с хвостами, а потом теряют...
Пока говорил, он непрестанно гладил лягушку, она перевернулась на ладони кверху пузом, блаженно шевелила лапами. Олег сказал несколько слов, от которых у Томаса мурашки помчались по спине, обгоняя друг друга, бережно посадил пузатое земноводное на камешек, снова сказал что-то негромко, но настойчиво.
Лягушка вздохнула, переступила с лапы на лапу, устраиваясь на камне поудобнее, раскрыла пасть. Томасу показалось, что лягушка смотрит на калику с укором, но лишь еще раз вздохнула, квакнула негромко, прочищая горло, квакнула громче, а потом выдала такую жуткую трель, что Томас пошатнулся и невольно отступил на шаг, будто невидимый кулак ударил в железную грудь.
