— С удовольствием, — не стал отказываться Будищев, — только, кажется, Севостьян еще не ставил самовар.
— Это ничего, — мягко улыбнулась барышня. — Я нагрею воды на примусе.
— На чем? — удивился прапорщик.
— Это такое приспособление, — охотно пояснила баронесса. — Его совсем недавно прислали госпоже Милютиной из Петербурга. Очень удобная вещь. Вы наверное о таком еще и не слышали?
— Да как вам сказать, — улыбнулся Дмитрий.
— Господи, какая же я глупая! — всплеснула руками баронесса. — Да ведь на нем клеймо фабрики Барановского-Будищева. Дмитрий Николаевич, не смейтесь!
— Не буду, — сделал честные глаза моряк, внимательно рассматривая чудо техники.
Аппарат был несколько больше, чем он рассчитывал, но все же довольно компактен, чтобы им без особого труда могли управляться женщины. Как и все в этом времени украшен витиеватыми узорами, но, в общем и целом, вещь получилась вполне утилитарная. Значит, кузены Барановские не теряли зря времени и все-таки внедрили очередное его изобретение.
— А почему такое название, «примус»? — поинтересовалась девушка, нагнетая давление ручным насосом.
— А я знаю? — мягко отстранил ее Дмитрий, после чего выполнил все необходимые процедуры и поджег форсунку.
— Какая прелесть! — едва не захлопала в ладоши Люсия. — Я как вспомню, сколько сил требовалось для того чтобы растопить хотя бы небольшой костерок. Если нам не помогали солдаты, то мы с Катей рисковали остаться голодными…
В порыве чувств она не удержалась и подскочив к Будищеву встала на цыпочки и попыталась его поцеловать в щеку, но как-то так получилось, что тот повернулся и их губы встретились. Это был всего краткий миг, но он показался обоим вечностью.
— Теперь ваш брат точно вызовет меня на дуэль, — неожиданно охрипшим голосом сказал Дмитрий.
— Пусть только попробует! — тихо ответила баронесса. — Я взрослая и вполне самостоятельная женщина, а потому могу сама определять свою судьбу. К тому же вы и так пощадили его, хотя это стоило вам репутации. Да-да, не спорьте, я знаю, чем вы пожертвовали ради меня…
В другое время Будищева возможно удивило бы, что эта жертва была ради Люсии, но только не теперь. Вот уже более полугода, единственными женщинами, встречавшимися ему, были местные туркменки, с их своеобразной внешностью и понятиями о гигиене. А тут рядом стояла молодая девушка и смотрела на него пронзительными глубокими как омут глазами. Он не видел ни мешковатого и много раз штопаного платья, ни ее огрубевших от тяжелой работы в госпитале рук, ни усталости на ее безгранично милом личике.
Сейчас не было ни выслужившегося из нижних чинов начинающего предпринимателя и аристократки — дочери придворного банкира. Нет, только он и она. Мужчина и женщина. Потомки Адама и Евы, и гудящий как маленький паровоз примус вместо яблока с «древа познания».
«Да поцелуйте же меня, офицер вы или тряпка!» — говорили ее глаза, и кто бы в этот момент устоял перед этой мольбой о любви, посреди смерти и страданий?
«Какого черта я делаю?» — подумал Дмитрий, когда способность соображать ненадолго вернулась в его голову. Но он не был бы собой, если не смог прогнать эту мысль на задворки сознания. К черту мирную жизнь и далекий Петербург! Жить надо здесь и сейчас. Это была его женщина, и он чувствовал это, как хищник чует добычу. Они еще ни разу не были вместе, но он знал, что она принадлежит ему всем сердцем, всей душой. Более того, он только сейчас понял, что все время хотел этого. Да, он старался держаться от нее подальше, но неумолимая судьба снова и снова сводила их вместе. И кто он такой, чтобы противиться судьбе?
— Люси, ты здесь? — раздался из-за полога голос Кати.
— Что б тебя, — с досадой выдохнула Люсия и, вывернувшись из его объятий, исчезла за перегородкой, делящей их кибитку на две половины.
— Добрый день, Екатерина Михайловна, — постарался придать своему голосу безразличие Будищев.
— Дмитрий Николаевич? — прощебетала мадам Мамацева, к которой понемногу возвращались ее обычная жизнерадостность и манера общения. — Какой приятный сюрприз! А где Люси?
— Она немного надышалась дымом от примуса и вышла, — не нашел ничего лучшего, чтобы ответить моряк.
— Вот как?
— Да, она собиралась угостить меня чаем, а тут такая оказия.
— Странно, раньше от него совсем не было никакого дыма.
— Увы, конструкция еще сыровата, но я обязательно что-нибудь придумаю.
— А чай был бы весьма кстати. Тем более, что у нас осталось еще немножко этой грузинской пастилы, как ее, ах да, «пеламуши» [1]. Хотите попробовать?
— Нет, то есть да. То есть, мне уже пора. Я заходил попрощаться. Скоро штурм, и кто его знает, свидимся ли мы. Прощайте, Екатерина Михайловна. Кланяйтесь ее сиятельству Елизавете Дмитриевне и Люсии Александровне.
С этими словами, Будищев выложил принесенный с собой сверток с гостинцами и спешно ретировался под удивленным взглядом Кати. Однако это была не последняя неожиданная встреча на сегодня. Едва Дмитрий вышел наружу и быстрым шагом двинулся прочь, как ему наперерез непонятно откуда бросился Марк Барнес.
Вид у фельдшера, надо сказать, был очень взволнованный, чтобы не сказать возбужденный. Лицо горело лихорадочным румянцем, руки никак не могли найти себя места и как будто жили отдельной от туловища жизнью. То скрещивались за спиной, то погружались в карманы, а когда он начинал говорить принимались отчаянно жестикулировать.
— Чего тебе? — грубовато поинтересовался Будищев, которому и в обычное время было плевать на душевные переживания других, а уж теперь и подавно.
— Ваше благородие, — жалобным тоном начал Барнес. — Вы только не ругайтесь на меня, но я не могу больше терпеть! Этот вопрос жжет меня изнутри, а я не знаю, как к вам обратится.
— Давай без прелюдий, — буркнул прапорщик, досадуя на задержку.
— Если вам так угодно, так я не против! Просто дело у меня такое деликатное, что я просто не знаю с чего начать. Хорошо-хорошо, не сердитесь, я таки начал! Так уж случилось, что я помогал вашему Федору переносить вещи из госпитального склада. Ну, те самые, которые не успели украсть господа-интенданты. Нет, я понимаю, что самое ценное эти шлимазлы унесли, но те что остались были тоже довольно тяжелыми.
— Тебе что, полтину дать? — не выдержал Будищев.
— Ой, нет, что вы! Хотя если вашему благородию будет так угодно, так я и слова не скажу против… Хорошо-хорошо, я рассказываю дальше. И вот когда я тащил самый тяжелый баул, а он таки был ничуть не легче чем та митральеза из которой вы так славно стреляете по текинцам, из него выпала фотографическая карточка. На ней были изображены вы и одна прелестная барышня.
— И ты ее украл? — вник, наконец в суть Дмитрий.
— Да как вы могли такое подумать?! — оскорбился сын еврейского народа. — То есть я ее, конечно, взял, но не насовсем, а чтобы рассмотреть получше. Потому что ваш Шматов не стал мне ничего рассказывать, а отобрал и даже пообещал набить морду если я буду лезть не в свое дело.
— Если пообещал, то набьет.
— Вы так думаете? Впрочем, разве по этому лицу мало били? Но это мелочи, главное в том, что я успел разглядеть эту барышню. И с тех пор, вы не поверите, я не могу ни спать ни есть, а только думаю кто же она такая ибо эта славная девушка так похожа… вы только не ругайтесь…
— На твою сестру Гесю? — прервал поток страданий прапорщик.
— Да! А вы ее разве знаете?
— Где она?
— Кто?
— Не кто, а что. Фотография!
— Конечно-конечно, — заторопился фельдшер и достал из-за пазухи карточку из толстого картона с виньетками по углам, на которой была сделано их совместное с Гесей фото.
Это бы памятный день. Он был в только что пошитой кондукторской форме, она в модном платье и роскошной шляпе, а вокруг шеи обвился пушистый боа. Они пошли гулять, и Дмитрий предложил ей сделать снимок на память. По лицу фотографа было заметно удивление, что столь изысканно одетая барышня гуляет с почти что с нижним чином, но он прекрасно сделал свою работу.
