Коннахар догадался, что речь идет об Иллирет.
Принц никак не мог уразуметь, отчего Хасти совершенно не обрадовался появлению своей давно утраченной и чудесным образом вновь обретенной подруги. Еще более разочаровался Ротан Юсдаль, надеявшийся стать свидетелем трогательной встречи, которая непременно войдет во все предания, баллады и летописи. Ничего подобного не случилось — находившийся под влиянием дурманного зелья Хасти принял альбийку за призрак собственного воображения и попытался развеять ее заклинанием. Иллирет, похоже, обиделась на такое отношение и теперь всячески избегала оставаться с магом наедине. Вдобавок госпожа ль’Хеллуана скверно себя чувствовала: при взрыве хранилища ей тоже немало досталось, да к тому же беспокоила раненая рука. Альбийка не желала никого видеть и ни с кем разговаривать, отсиживаясь в разбитой для нее палатке, когда не требовалось ее лекарское искусство.
Исключение, как ни странно, составила Айлэ Монброн, решительно заявившаяся в обиталище загадочной гостьи с бинтами, позаимствованной чистой одеждой, едой и утешениями. Две женщины нашли общий язык, но выходить наружу ль’Хеллуана соглашалась только под вечер и в сумерках, гуляя в отдалении от людей. По мнению баронетты, причина такого поведения крылась в запоздалом душевном потрясении, настигшем рыжую альбийку, а также во множестве мелких ранений, ожогов и изрядно пострадавшем лице Иллирет. Айлэ искренне ей сочувствовала, огрызаясь на любые расспросы о состоянии магички: «А каково бы вам оказаться на восемь тысяч лет вперед, да еще чтобы вас попытались немедля убить?»
Одноглазый запустил в полет очередной камушек.
— И как… она? — осторожно поинтересовался юноша.
— Она удивительное существо, — в голосе Хасти вдруг прорвалась такая нежность и боль, что у Коннахара екнуло сердце. — Девять из десяти на ее месте повредились бы рассудком. Ты пойми, представь только: ее мир умер вчера — не восемь тысячелетий тому, а вчера… Три седмицы назад она рассталась со мной, молодым и красивым, и встретилась вновь — с постаревшим на пятьдесят лет, вот таким… — он провел пальцами по сожженной половине лица. — Она здесь совсем чужая, она никого не узнает… Те люди, которых она помнит по Цитадели, немногим отличались от йюрч… Я и сам хорош: никак не найду решимости заговорить с ней. Восемь тысячелетий, парень, восемь тысяч лет в Безвременье я думал только о ней, а теперь вот вновь обрел и… не могу подойти. Нелепо, но — боюсь… Неудивительно, что девочка дичится всех и каждого. Ей хотя бы проще с твоей подружкой: Айлэ женщина, после Альвара знает Наречие и сама наполовину альб…
— Как это — альб? — опешил принц. — Вы хотели сказать — гуль?
Хасти хмыкнул:
— Я хотел сказать — альб, вернее, альбийка… Изначально гули — «гхуле», «зачарованные» — альбы, беженцы из Черной Цитадели. Ты сам присутствовал при начале истории их народа — ну не забавно ли, а? Теперь-то я могу сказать: Прямая Тропа открывалась на Полудне, там, где стоит нынешняя Кордава. Ох, и немало же кордавских домов построено на древних альбийских фундаментах… Потом, когда Красная Жажда овладела… моим народом… То были темные и страшные годы, они сложились в столетия крови и войн, отчаяния и неудержимого падения в первозданную дикость. Тогда была утрачена Радужная Цепь. Хранители Кристаллов один за другим погибли, их Камни перешли в иные руки, сгинули в Закатном Океане, сгорели в подземном огне… В конце концов большая часть тех альбов ушла на Восход. Что стало с ними — неизвестно. А некоторые остались и осели в труднодоступных для любого нашествия Рабирийских лесах. Проклятие Безумца, довлеющее над ними, за тысячелетия изменило их облик, сократило срок их жизни, придало иную сущность изначальной магии альбов. Теперь же все начнет помаленьку возвращаться — и облик, и магия, и подлинное долголетие. Полагаю, я вполне доживу до тех лет, когда в Забытых Лесах появятся настоящие Бессмертные…
— Вот это да, — пробормотал Коннахар. — А Венец и… ну, та вещь, о которой говорил Хеллид — это тоже альбийское?
— Венец — да. А Анум Недиль, или Око Бездны — уникальная реликвия времен падения Кхарийской империи. Собственно, тогда такие штуки были отнюдь не редкими, что в итоге и привело Великую Кхарию к крушению. Слишком много могущества — это иногда тоже плохо…
— Как вы думаете, этот гуль, подручный Блейри, вернется? — нерешительно спросил молодой человек. Прежде ему не доводилось так запросто беседовать с рабирийским чародеем, но после всего случившегося Конни счел, что заслужил это право. — И что теперь станется с Блейри? Айлэ сходила взглянуть на него и сказала, будто не может понять: живой он или мертвый.
— Он пуст, — бросил магик, словно о чем-то незначащем и не очень приятном.
Конни невольно поежился — эти два кратких слова прозвучали, как смертный приговор.
Блейри да Греттайро действительно был пуст, от него осталась лишенная всяких признаков жизни оболочка, вылущенная скорлупа, неподвижно лежавшая сейчас в запертом капище Лесных Хранителей. Эта оболочка не испытывала боли, голода или жажды, молча глядя остекленевшими глазами в выгнутый куполом потолок и в точности походя на раскрашенную статую.
— Пуст до самого дна, — продолжал Хасти. — Два или три раза мне доводилось видеть подобное — немудрую Силу, лишенную всяких сдерживающих оков — но Блейри в своем стремлении к власти дошел до предела, за которым начинается безумие. Поединок Могущества, на который он столь неосмотрительно попытался вызвать твоего отца, сгубил его окончательно.
— Значит, он скоро умрет?
— Не обязательно. При надлежащем кормлении и уходе он может протянуть еще долго — вот так, бессловесным и лишенным разума созданием. Что касается Анум Недиля… Без него, как верно было сказано, невозможно выбрать следующего правителя Рабиров. Осиротевшее Княжество нуждается в хозяине — законном, не фальшивом, подобно да Греттайро. Я же прослежу, чтобы теперь все было проделано в согласии с традициями и законами.
— Кстати о Поединке — месьор Хасти, вы…
— Ты где-то видишь еще одного меня? — перебил Хасти. Коннахар непонимающе покрутил головой. — Я вроде бы один, кажется, ну так не надо величать меня во множественном числе. Да и «месьоров» тоже прибереги для дворцовых приемов. Я с твоим отцом… гм… полвека знаком, с тобой, правда, поменьше, но зато седины твоими стараниями прибавилось вдвое. Просто — Хасти, и на «ты», сделай милость.
— Хасти, скажи мне… я не могу понять: мой отец всегда был совершенно чужд любой магии — как же ему удалось выиграть в том злосчастном Поединке?..
