— Туранский наемник, — сказал Конан.
— Да. И все мы преданы ему.
— Что ж, у вас имеются все основания для такой преданности… — Конан вздохнул. — Что касается меня, мои планы просты: я хотел бы выслужиться и получить награду.
— Я должен испытать тебя, — предупредил Шраддха.
— Самое время, — Конан широко улыбнулся ему и вскочил на ноги. — Доставай меч. Будем биться.
Шраддха зарычал от боевой радости и в мгновение ока очутился перед варваром. Их манера боя различалась — как различались и их клинки, но в силе и ловкости один не уступал другому. Шраддха сражался кривым мечом с зазубренным с одной стороны клинком. Он наносил удары то одной стороной меча, то другой, перебрасывал оружие из руки в руку, приседал, подскакивал — Шраддха как будто танцевал вокруг своего противника.
Варвар бился совершенно иначе. Его прямой меч с длинным клинком был предназначен для того, чтобы отражать атаки врага и наносить рубящие удары в ответ. Тем не менее по ловкости и силе Конан ничуть не уступал искусному Шраддхе. Было очевидно, что киммериец не в первый раз имеет дело с подобным стилем фехтования.
Несколько раз казалось, будто Шраддха вот-вот сокрушит Конана, но варвар всегда успевал принять изогнутую саблю на меч, после чего, отбросив соперника назад, переходил в атаку.
Наконец Конан сделал решающий ход и остановил свой меч в ладони от головы Шраддхи.
— Я убил тебя, — сообщил варвар, переводя дыхание и убирая меч.
Шраддха, посеревший от страха, принужденно рассмеялся.
— Делать нечего! Признаю свое поражение, — сказал воин раджи. — Ты действительно великолепный боен. Немногим удавалось одержать надо мной верх. Да и то — такое происходило в те годы, когда я был очень молод.
— Стало быть, ты еще достаточно молод, — миролюбиво усмехнулся Конан.
* * *
Высоко в небе кружит орел. Завис в небе, почти не взмахивая крылами. Взгляни на него — и покажется, будто время течет медленнее, а потом и вовсе замирает, и будет стоять неподвижно, пока пронзительный крик птицы не позволит ему тронуться с места. Должно быть, нет ничего, что укрылось бы от орлиного взора. Сверху ему далеко видны необъятные джунгли и широкая равнина, покрытая серебристой травой.
Горизонт волнист, чуть потревожен пологими зелеными холмами. Синяя лента реки в обрамлении ярко-желтых зарослей камыша вьется среди холмов. Сплошное море джунглей колышется вдали, и там, ближе к краю мира, деревья кажутся не зелеными, а синими.
Почти каждый день Шлока взмывал в небеса над Вендией. Не только осматривал землю мудрец, но и любовался ею. Воистину, величава и прекрасна земля Вендии! Некоторые жрецы в храмах говорили о том, что завидуют божествам, что объезжают небеса на волшебной колеснице, запряженной крылатыми конями. «Какие дивные, недоступные воображению человека картины, должно быть, открываются им тогда!» — вздыхали священнослужители, хорошо Лакомые с обычаями божеств.
Шлока, в отличие от них, не догадывался, а знал из личного опыта — что именно видят боги, когда восходят на небо. Иногда зрелище действительно было захватывающим и прекрасным, но иногда… Иногда Шлока предпочел бы не обладать своими чудесными магическими способностями. Он давно уже подозревал о том, что дар и проклятие — лишь две оборотных стороны одной и той же монеты.
Ибо Шлока не мог не превращаться в орла. Происходило это на рассвете, в часы наибольшего уединения. Стоило лишь лучу солнца коснуться век спящего мудреца, как он пробуждался. Он открывал глаза, и его темная радужка бледнела, становилась желтой — она точно выцветала. Изменялся и зрачок, удлинялось лицо, нос превращался в клюв, тело делалось легким и покрывалось перьями, руки сами собой взмахивали, поднимая Шлоку в небеса…
Он не мог не смотреть на происходящее на земле. И сердце его наполнялось болью.
Вон там, видел орел, — люди. Зорким оком скользит он по табуну лошадей, пасущихся в ложбине, по баранам и коровам, что рассеялись по склону холмов. Возле хижин, сплетенных из тростника и веток, заметны людские фигуры. На время орел исчез — растворился в дрожащем мареве высоко в небе.
А внизу, на земле, ничто не предвещало надвигающейся беды. Жизнь в селении шла своим чередом. Несколько мужчин освежевывали большого барана, в огромном прокопченном котле уже призывно булькала вода…
Селение было небольшим и жило одной общиной: трапезничали один раз в день, а то и раз в два дня, но тогда уж наедались до отвала, и ели все из одного котла, которому приписывали некоторые волшебные свойства. Например, считалось, будто этот котел подарила основательнице рода некая благодетельная богиня, черная, как эбеновое дерево, и нагая, как трава. Она вышла из джунглей и сделала несколько предсказаний касательно судьбы рода, после чего скрылась, оставив этот самый котел.
Согласно другой версии той же легенды, богиня сама превратилась в этот котел. И пока не прохудится его днище, в селении будет царить мир, и члены рода не узнают ни несчастий, ни голода. Женщины будут плодовиты, старики — долговечны, воины — крепки, охотники — удачливы, а скот, принадлежащий племени, не будет подвержен болезням.
Дети с криками бегали вокруг, а какой-то старик, устроившись на солнышке, с сонным одобрением поглядывал на них. Каждый занимался своим делом, как это происходило из года в год, из века в век… и как, казалось, будет происходить вечно.
Неожиданно послышался громкий, отчаянный крик: вода начала вытекать из котла. В костер закапало. Быть беде! Завидев это, женщины завопили все разом, оплакивая чудесный котел и предчувствуя надвигающееся несчастье, и потому никто не слышал приближения врагов.
Отдаленный гул, зародившийся далеко в степи, первой уловила косуля, что паслась неподалеку от камышовых зарослей. Вскинула чуткую головку, вздрогнула — и вдруг в ужасе полетела прочь, спеша положить как можно большее расстояние меж собой и тем страшным, что накатывало из-за горизонта.
Оно неуклонно приближалось и скоро заявило о себе исполинским облаком, которое заслонило само солнце, так что пылающее дневное светило сделалось матовым диском, тонущим в мутной взвеси. От горизонта до горизонта по степи лавиной мчалась конница Аурангзеба. Все громче гром тысяч копыт, земля задрожала под их ударами…
Неостановимая стихия накатывает на маленькое селение. Воины почти не замечают крохотного, незначительного препятствия, что возникло вдруг на их пути. Подобно тому, как смерч, не разбирая, уничтожает и живое, и неживое, и рукотворное, и сотворенное природой, — так прокатилась конница Калемгадана по жалким хижинам, по пасущимся животным, по людям… Все подмяла под себя, разметала и помчалась дальше.
