Бродяга вздохнул и смолк. Заговорил он не сразу.
– Эта песня сложена по образцу, который у эльфов называется анн–теннат. Ее трудно перевести на наш, Общий Язык. Поэтому то, что вы слышали, – всего лишь грубое, невнятное эхо подлинной песни. В ней поется о встрече Берена, сына Барахира, с Лутиэн Тинувиэль. Берен был смертным человеком, а Лутиэн – дочерью Тингола, Короля всех эльфов Средьземелья. Случилось это в дни, когда мир был еще молод. Никогда еще не рождалось в этом мире девы прекраснее Лутиэн. Словно звезды над туманами севера, сияла ее красота, и лицо ее было как луч света. Великий Враг[150], коему Саурон из Мордора был не более чем слугой, властвовал в те времена в Ангбанде на севере, и западные эльфы объявили ему войну, как только вернулись в Средьземелье, – они хотели силой отнять украденные им Сильмарилы[151]. Праотцы нынешних людей сражались вместе с эльфами. Но Враг одержал победу, Барахир был убит, а Берен, претерпев страшные испытания, перешел через Горы Ужаса и оказался в тайном Королевстве Тингола[152], в лесах Нелдорета. Здесь он встретил Лутиэн – она пела и танцевала на поляне у зачарованной реки Эсгалдуин – и нарек ее Тинувиэль, что на старинном наречии значит «соловей». Много скорбей пришлось им претерпеть, и разлука их оказалась долгой. Тинувиэль вызволила Берена из подземелий Саурона, и они преодолели много грозных опасностей, но в конце концов им удалось сбросить с престола самого Великого Врага и вынуть из его Железной Короны один из трех Сильмарилов, самый яркий. Он должен был стать свадебным выкупом, который Тингол, отец Лутиэн, просил за свою дочь. Но Берена загрыз волк, вышедший из врат Ангбанда, и Берен умер на руках у Тинувиэль. Тогда она по собственной воле выбрала удел Смертных и решила уйти из мира, чтобы последовать за Береном. В песне поется, что за Морями Разлук[153] они встретились вновь – и было им дано ненадолго вернуться живыми в зеленые леса Средьземелья. Лишь потом, рука в руке, ушли они за грань этого мира – теперь уже навсегда. Из всех эльфов одна только Лутиэн Тинувиэль умерла по–настоящему и покинула мир, и эльфы потеряли ту, кого любили больше всех на свете. Но именно от Лутиэн идет род древних эльфийских властителей. Те, кому Лутиэн приходится праматерью, живы до сих пор, и предсказано, что нить ее рода никогда не прервется. Элронд из Ривенделла тоже происходит от Лутиэн. От Берена и Лутиэн родился Диор, наследник Тингола. Дочь Диора, Элвинг Белая[154], обручилась с Эарендилом[155], тем самым Эарендилом, что навсегда покинул земные туманы и с Сильмарилом на челе направил свой корабль в небесные моря. А от Эарендила происходят Властители Нуменора, или Закатного Края.
Бродяга рассказывал, а хоббиты не отрываясь смотрели на его лицо – вдохновенное, озаренное красными сполохами костра. Глаза его светились, голос был глубок и звучен, а над головой чернело звездное небо. Вдруг вершину Пасмурника осияло бледное свечение. Из–за горы, скрывавшей их в своей тени, медленно поднималась луна. Звезды над вершиной померкли.
Рассказ кончился. Хоббиты зашевелились, потягиваясь.
– Смотрите–ка! – зевнул Мерри. – Луна встает! Наверное, уже очень поздно!
Остальные посмотрели наверх. На вершине, на фоне освещенного луной неба, что–то чернело. Может, просто большой камень или острая скала, высвеченная бледным лунным светом?
Сэм и Мерри поднялись и отошли от костра размять ноги. Фродо и Пиппин остались молча сидеть у огня. Бродяга не отрываясь вглядывался в лунный ореол над вершиной. Казалось, повсюду разлит мир и покой, но теперь, когда беседа смолкла, Фродо почувствовал, что в сердце к нему закрадывается ледяной страх. Зябко ежась, он придвинулся поближе к огню. Тут прибежал Сэм, ходивший на разведку к краю лощины.
– Не знаю, что там такое, – сообщил он, – но мне вдруг почему–то сделалось не по себе. Ни за какие блага на свете отсюда не высунусь. Кажется, там, по склону, кто–то пробирается.
– Ты видел что–нибудь? – спросил Фродо, вскакивая.
– Нет, хозяин. Видеть ничего не видел, но я, честно признаться, не стал даже и глядеть.
– Зато я видел, – вмешался Мерри. – Если мне не показалось. Там, на западе, за тенью от холмов, на освещенной равнине. Мне почудилось, что там движутся две или три черные точки. Причем, если я не ошибся, они направляются именно сюда.
– Все спиной к огню! Не отходите от костра! – крикнул Бродяга.– Выберите себе ветки подлиннее!
Некоторое время все сидели насторожившись, молча, спиной к огню и напряженно вглядывались в сомкнувшийся вокруг мрак. Ничего не происходило. Нигде не слышалось ни шороха. Фродо пошевелился, чувствуя, что долго не выдержит и вот–вот закричит что есть мочи.
– Тсс! – прошептал Бродяга.
– Что это? – ахнул Пиппин.
Над нижним краем лощины появилась едва заметная тень – одна, а может, и несколько: хоббиты скорее почувствовали их, чем увидели. Друзья изо всех сил напрягли зрение – и им показалось, что тени растут. Вскоре уже никто не сомневался: на склоне, глядя на хоббитов и Арагорна сверху вниз, чернело три или четыре высоких расплывчатых силуэта. Так черны были эти зловещие тени, что даже во тьме ночи они казались черными дырами на серой ткани неба. Фродо показалось, что он слышит тихое, но ядовитое шипение. Хоббита пронизали острые, тонкие иглы холода. Тени медленно двинулись к костру[156].
Не помня себя от страха, Пиппин и Мерри упали ничком. Сэм прижался к Фродо. Фродо испугался не меньше них и трясся, как от лютого холода, но страх был ничто перед внезапно нахлынувшим искушением надеть Кольцо. Желание это захватило Фродо без остатка. Все его помыслы обратились к карману, где лежала цепочка. Он не забыл ни Курганов, ни предостережений Гэндальфа, но что–то властно склоняло его пренебречь всеми доводами рассудка. Он жаждал уступить – не потому, что надеялся скрыться от Всадников или чувствовал: надо срочно что–то сделать, неважно, хорошее или плохое. Нет, он просто знал, что во что бы то ни стало должен достать из кармана Кольцо и надеть на палец, вот и все. Он не мог вымолвить ни слова, но чувствовал, что Сэм смотрит на него с тревогой, будто догадываясь, что хозяин борется с собой и вот–вот поддастся искушению. Но повернуться к Сэму Фродо не мог. Закрыв глаза и сделав над собой последнее отчаянное усилие, он понял, что больше не в силах сопротивляться. Тогда он медленно вытащил цепочку и так же медленно надел Кольцо на указательный палец левой руки.
Внезапно смутные черные силуэты на краю лощины обрели пронзительную ясность, хотя все остальное, как и прежде, скрывала тьма. Взор Фродо проник сквозь черные плащи врагов. Их было пятеро, высоких, страшных; двое стояли неподвижно, трое приближались к хоббитам. На мертвенно–бледных лицах горели холодные, беспощадные глаза; ниспадали до земли скрытые прежде черными мантиями длинные серые одежды; на седых волосах поблескивали серебряные шлемы, иссохшие руки крепко сжимали рукояти стальных мечей. Вперяясь во Фродо пронизывающим взглядом, они бросились прямо к нему. Видя, что надежды нет, Фродо выхватил меч, и ему почудилось, что клинок вспыхнул багровым светом, как тлеющая ветка. Двое призрачных воинов остановились, третий – нет. Он был выше остальных; его длинные волосы фосфорически светились, шлем венчала корона. В одной руке он держал длинный меч, в другой – кинжал; кинжал и рука, державшая его, тоже светились тусклым, бледным светом. Король–Призрак шагнул еще раз – и кинулся на Фродо.
