в тронном зале. Мне хотелось хватать его за руки, виснуть на шее, выть, рыдать – как это делают плебейки, когда их мужей забирают в солдаты.
Он уходил из Зала Посещений на женской половине, в куртке с металлическими плашками, которая должна защитить его от стрел, но не защитит от пистолетных пуль, с саблей на поясе – рубиться с северянами?
Это же не просто армия, это армия Трёх Островов. Это пушки. Тхарайя – с саблей, а Антоний – с пушками. И Тхарайя собирается сражаться с Антонием на таких условиях?
Зачем?! Зачем это случилось?! Как вообще могло выйти, что мой жених будет сражаться с моим мужем?! Что Антоний делает на этой земле? Как он сюда попал?
Господи, спрашивала я в душе своей, не позволяя слезам пролиться, ведь это же не кара за то, что я, помолвленная невеста, помазанная невеста, коронованная невеста, забыла честь, стыд, долг – и отдалась другому мужчине?
Другому принцу. Другой веры. Другого народа. Под другой короной.
Раадрашь и Шуарле обняли меня с двух сторон и потянули к выходу. К моим покоям. Я покорилась. Кричать и выть лучше в своей комнате, где всё-таки меньше посторонних глаз и ушей.
Господи, думала я, сохрани его! Нут, услышь и ты, он любит тебя! Все, все, все в этом дворце надеются, что его убьют. Самое лучшее, что может случиться, – если он будет убит, но границы защищены. Умри за Ашури, за землю свою, за Сияющего, за своих братьев – даже за свою жену с ребёнком, если хочешь. Только умри.
О тебе потом споют песни. Принц Лаа-Гра первый будет их петь: живым песни о мёртвых не помешают.
Эдуард смотрел на меня круглыми весёлыми глазами. Я взяла его у Сейад, чтобы поцеловать; Сейад похлопала меня по щеке:
– Ну, не терзай себя, глупая ты! Мужчины всегда воюют, женщины всегда ждут, э-э-э, так уж от веку ведётся. А ты о другом мужчине думай, о том, кого кормишь молоком! Разве тебе можно резать себя мыслями, охламонка ты! Хей-я, забудь о тревоге, о молоке думай, о мальчике думай.
Я привалилась к Сейад плечом. Раадрашь и Шуарле сели рядом; Раадрашь гладила мои волосы, Шуарле взял мою руку, целовал, прижимал к лицу…
– Ты должен мне всё рассказать, – сказала я Шуарле. Тот отрицательно мотнул головой. – Нет, расскажи, – попросила я, зная, что он не сможет упорствовать долго. – Я не стану плакать, не бойся.
– Ладно, – кивнул Шуарле и тут же получил подзатыльник от Раадрашь. – Ну вот, меня же убьёт старшая госпожа! – воскликнул он, как в наших счастливых горах, попытавшись улыбнуться, и я улыбнулась в ответ:
– Раадрашь, не умножай насилия!
– Болтун! – фыркнула Раадрашь, вильнув хвостом. – Ничего интересного не было!
– Ты не видела, – возразила я.
Она смирилась.
– Ладно. Пусть болтает. Но ты обещала не плакать.
Шуарле сел, поджав ноги, сгорбившись, как в давние времена, обхватил руками колени и начал с неохотой:
– Он сразу ушёл разговаривать с воинами и с Керимом. Как только проснулся. А я путался у него под ногами. Когда он на меня посмотрел, я сразу сел в уголок, чтобы не выгнали, и слушал, как Керим рассказывает про то, что увидел моими глазами.
– Ты вправду видел Антония? – сорвалось у меня с языка. – Ну, в этом… в своём видении?
Шуарле отвернулся.
– Видел, ага, – пробормотал он в сторону. – Красивый. И по-моему, совершенно бессердечный. Позволь мне про него не рассказывать, Лиалешь?
– Оставь, Бог с ним! – сказала я поспешно. – А дальше?
– Керим вообще сказал, что дело не в этом принце с севера, – продолжал Шуарле. – Дело в чём-то хуже. Только я не понял, что он имел в виду. Птицы закричали, что надо на всё поглядеть на месте, и шаман не спорил. Они так и порешили: лететь, смотреть, а посмотрев, что-нибудь придумать. Ну… потом проснулся Фиал Правосудия. Государь стар, плохо спит, встаёт рано… И его посыльный пришёл почти сразу же. За… за… – вздохнул и закончил, – за нашим принцем.
– Ты же не сопровождал его на совет? – спросила я, и Шуарле вымученно улыбнулся.
– Нет. Я подслушивал. Всё равно на меня никто не обращал внимания: все толпились в приёмной государя и вопили кто во что горазд. Я спокойно стоял за дверью и слушал.
– Лихо! – сказала Раадрашь и хлопнула Шуарле по спине. – И что? Этого даже я не знаю.
Шуарле снова вздохнул.
– Принц Лаа-Гра сказал речь. Если опустить все оскорбления, то смысл – Лиалешь разгневала богов, особенно Нут. Тхарайя её к себе приблизил – и тут же свалились тридцать три несчастья. Принцы поддакивали, а Возлюбленный Советник заявил, что ребёнок у человека и полукровки – немыслимое дело, в котором без колдовства не обошлось. Они все даже Сияющему не давали вставить слово.
– И государь молчал! – Раадрашь воздела руки. – Здесь всегда так: если говоришь правду – тебя перебьют, если лжёшь – дадут долгать до конца!
– Погоди, госпожа, – сказал Шуарле. – В конце концов, Фиал Правосудия прикрикнул на них и спросил Тхарайя, что он может сказать в своё оправдание. А Тхарайя очень просто сказал, что ты, Лиалешь, не проклятие, а благословение Нут, что теперь у Сияющего появился внук, от которого будут правнуки. Чистая правда, все знают, что в третьем поколении бездетность полукровок сходит на нет, если уж случилось третье поколение. Никто не посмел возразить. А там, на побережье – он так сказал: ну – война, вторжение. Это уже бывало много раз и будет до скончания времён. И под конец сказал, что его птицы наведут на побережье порядок за несколько дней. Он говорил очень спокойно. Даже, кажется, с улыбкой…
– И что сказал государь? – спросила я.
Шуарле пожал плечами:
– Ничего особенного. То есть согласился. Вяло согласился, да, мол, да, но в глубине души всё равно тревожно. Лаа-Гра тут же сказал, что Тхарайя, конечно, должен лететь немедленно, – недаром же его зовут Убийцей Войны – и все принялись поддакивать. Я бы послушал ещё, но в коридор пришли солдаты Лаа-Гра, и один у меня спросил, что это я тут делаю, когда мне место на женской стороне. Мне пришлось отругаться и уйти. Вот и всё. Но я слышал, как Тхарайя выходил из приёмной Сияющего, так что немного потерял.
– Скажи, Шуарле, – спросила я, когда он замолчал, – а вы с Керимом ему хорошо описали всё, что увидели в видении? Подробно?
Шуарле кивнул:
– Он ничего не боится.
– Послушай, Лиалешь, – сказала Раадрашь, – тебе надо бы запомнить, что напугать Тхарайя – непростое дело. Хочешь
