и плавным голосом, будто все спокойствие мира было в нем.
– Лучше делай свою, Ванрав, и не мешай мне. Вы ведь для этого позвали?
Ванрав в ответ пробурчал что-то невнятное, но спорить не решился. Он даже не мог лишний раз смотреть на Норриса. Казалось, он в самом деле мог забить их палкой, на которую опирался, как и обещал еще в другой реальности. Проверять совсем не хотелось.
Когда путник уселся рядом с Вильгельмом и принялся читать какой-то заговор, Годрик, который все никак не мог оторвать взгляда, полного необъяснимой тоски, от Вильгельма, посмотрел в окно. За ним, в объятом тьмой Петербурге, краснела кровавая Луна.
– Начинается, – прошептал путник, положив руку с зажатым в нем камнем на сердце Почитателя. – Готовьтесь.
Вильгельм задрожал, будто его поглотила одна большая конвульсия. Из рта вырвался стон. Но, стоило руке путника аккуратно нажать на какую-то точку на груди Вильгельма – дрожь унялась.
– Норрис… – не сдержавшись, выдохнул Годрик.
– Что? – голос его все еще был мягким и текучим, как вода в степной реке.
– Спасибо, что не послал меня к черту, когда я пришел к тебе.
Путник хмыкнул. На мгновение в его лице мелькнуло что-то знакомое всем, находящимся в этой комнате, что-то юношеское и нахальное, но голос остался прежним.
– У меня еще будет время послать вас к черту и даже дальше за все, что вы сделали. Но сейчас замолчите и не мешайте. Если с ним хоть что-то произойдет – пожалеете, что не позвали раньше.
В их руках Вильгельм вновь застонал и скорчился от накрывшей его волны боли.
Голова тяжелела, от пульсирующей боли в висках не помогали таблетки. Вильгельм не мог открыть глаза. Он долго лежал в тишине и темноте, аккуратными движениями ощупывая холодный пол пальцами. Через несколько минут Вильгельм уже слушал звуки цоканья по коридору, журчание воды в водопаде и тихое ворчание крысы в клетке. Но это все не то, что ему нужно было услышать. Он до сих пор смутно понимал, где находился. Тогда Вильгельм собрал волю в кулак, напрягся и изо всех сил дернулся на локтях вверх, к месту, откуда должен изливаться свет. В спине что-то громко хрустнуло, руки не выдержали тяжести онемевшего от лекарств тела, и Вильгельм свалился назад, но в этот раз уже ясно почувствовал, что лежал на чем-то мягком. Глаза раскрылись, но в помещении было мрачно. Непонятно: вечер, день или утро.
– Ну, одно ясно – я у кого-то в капсуле. Надеюсь, я здесь один, – произнес Вильгельм и еще раз попытался подняться. С третьего раза у него получилось. Длинные тонкие ноги коснулись холодного стеклянного пола, еще не нагревшегося и обжигающего. Вслед за первым прикосновением ступней к полу включился свет, и Вильгельм тут же зажмурился от ядовитого сияния ламп. – Да чтоб вас!
Когда боль утихла, он посмотрел вокруг и удивился: он был у себя в капсуле, но не узнавал ее. По помещению будто пронесся ураган: на полу валялись бумаги, мусор, пробирки и бутылка, от которой даже на большом расстоянии пахло лимонной настойкой. На полках стояли чьи-то туфли, над подушкой висел парик, прилепленный к стеклу. Обычно у него даже домашние работы были разложены в порядке выполнения.
Вильгельм приподнялся, подцепил бутылку с пола и понюхал. Он не ошибся – настойка, всегда ввозившаяся нелегально, которую, несмотря на Закон, все продолжали принимать. Вдруг в коридоре послышались шаги, кто-то начал медленно отодвигать дверь капсулы, впуская внутрь большой шар естественного света.
– Закройте, я же ослепну! – заверещал Вильгельм, пытаясь прикрыть глаза руками. Бутылка выпала, приземлилась на пол и даже не разбилась.
– Вставай! Ну и устроил ты, я от тебя такого не ожидал! – раздалось где-то впереди, но Вильгельм видел только силуэт в мягком свете.
– Норрис, закрой! – простонал Вильгельм, прижимая холодную руку ко лбу. – Пришел поиздеваться? Плохое время, зайди через пару дней, тогда поговорим о морали и нравственности или что мы там на социологии проходили.
Норрис рассмеялся, задвинул дверь и отошел к столу. Цепочка на его бедре глухо звенела, ударяясь о поясную сумку. Вильгельм разглядел у друга в руке бутылочку, но привычного порошка, над которыми в свободное от учебы и работы время работал друг, не заметил, только переливающуюся жидкость.
– На-ка, выпей. А то у тебя такой вид, будто не вечер веселился, а весь месяц. Тебе завтра выступать, если ты не забыл, – сказал Норрис, переливая бледно-зеленую жидкость в стакан и подавая его Вильгельму.
– А что мы вчера отмечали? – поинтересовался Вильгельм и влил в горло противную и приторную жидкость вкуса земли и грязи. Перед глазами все быстро-быстро прояснилось, а похмелье как рукой сняло.
Норрис помолчал пару секунд, а потом так рассмеялся, что Вильгельм чуть не поперхнулся.
–Что ты смеешься?! То же мне, друг называется! – воскликнул Вильгельм и поставил стакан на подлетевшую к кровати тумбочку.
Норрис, успокоившись, улыбнулся, в уголках темных глаз появились морщинки. Он достал из кармана таблетку, блеснувшую в мягком свете лампы фиолетовым, и положил под язык.
–Ты выступал в Зале Советов перед главными шишками Альянса и… – начал было Норрис веселым голосом, но Вильгельм его перебил.
– И меня освистали? – предположил Вильгельм, встал с кровати и, покачиваясь, пошел к клетке в другом углу комнаты. – Подожди, моя крыса голодная. Я, наверное, забыл ее покормить.
– Я вчера покормил. Ты был не в состоянии, – сказал Норрис и провел рукой по лохматым, словно недавно попрощавшимся с подушкой, волосам. – Тебя слушали в тишине, а потом, когда объявили голоса, оказалось, что ты набрал куда больше Джуди и Захарри. Ты этого не слышал, мы это тебе сказали. Когда прибежали за кулисы и чуть не задушили в объятиях вместе с Ульманом. Поздравляю, Вильгельм Эльгендорф. Теперь в документах будешь подписываться как Почитатель.
Мешок с кормом для крыс с тихим стуком грохнулся в клетку, а обезумевшая от счастья крыса Шу-Шу с красными от счастья глазами принялась набивать себе щеки привалившим счастьем.
– Ты ведь шутишь, да?
– Если бы шутил, наверное, смеялся бы. – Норрис улыбнулся. – Ты на самом деле Почитатель. Можешь у Ульмана спросить, если мне не веришь. Хотя я бы повременил. Ему твой вид не очень понравится.
Вильгельм оперся рукой о стену. Перед глазами смешались прутья клетки, шуршащая кормом крыса и вода в миске, уже позеленевшая.
– Но такого быть не может. Генри… Генрих же говорил, что мне не могут дать титул, я еще не
