— Всего лишь?
Три могучих рыцаря упали под его молниеносными ударами, а когда изумленный Томас увидел, что они еще и распались на неровные половинки, то вскричал:
— Сотню дам под начало!
Два меча обрушились на его шлем, он едва успел парировать своим, отшвырнул, достал зеленым лезвием по животам, рыцари согнулись, придерживая ладонями выпадающие кишки, а Томас с веселым кличем рубил и рассекал, доспехи трещали как чужие, так и его, он чувствовал, как чужая сталь пробивает его панцирь, острые клювы вгрызаются в его тело, но священная ярость держала на ногах, он рубился, пока кровь со лба не залила глаза, но и тогда лишь тряхнул головой, ибо руки заняты, а сзади хрипло и страшно кричали враги, калика не просто сражал, но и отшвыривал, дабы их не забросали трупами, и Томас победно рубил, в сердце безумный восторг, счастье, он рубился и побеждал, а боль от новых ран... что ж, мужчина рождается для битв и славной гибели, главное — стоять красиво и до конца...
Он сражался и, когда земля закачалась, опустился на одно колено, затем сумел подняться, его били по голове, плечам, трещало железо, в грудь втыкали копья, он взмахивал мечом уже в кромешной тьме, не зная, что уже лежит на земле среди трупов, а враги топчут и бьют ногами неподвижное тело.
Его волокли за ноги, потом был провал и чернота, затем видел быстро проносящуюся перед глазами землю, и сквозь свирепую боль в черепе понимал, что везут на коне поперек седла. Потом голова будто разлетелась на осколки, как глиняный кувшин под посохом отшельника: явно задели ею за придорожный валун, Томас снова провалился в спасительную тьму.
Боль была ноющая, недобрая, постоянная. Словно бы на острую не было сил, а тупая тлела в неподвижности, ожидая малейшего движения, чтобы вцепиться ядовитыми зубами. И эта боль сказала ему, что он еще существует.
Калика лежал рядом, Томас чувствовал его с закрытыми глазами по неровному дыханию. Когда удалось открыть один глаз, второй закрыт кровоподтеком, Томас увидел рядом в луже крови тело в волчьей шкуре. Красные волосы слиплись от крови, лицо распухло, обезображенное кровоподтеками и ссадинами. Сердце Томаса сжалось и застыло, никогда еще не видел калику в таком жутком состоянии,
Оружие исчезло, но руки калики были свободны, как и ноги. Томас попробовал пошевелить своими конечностями, вскрикнул от острой боли, разом заболела и голова, и все кости, каждая жилка взмолилась о пощаде.
— Где мы? — прошептал он разбитыми губами. Во рту стало солоно, он проглотил кровь, она текла из губ и разбитых десен. Он ни на миг не подумал, что Олег мертв или без памяти, калика должен немедленно ответить, как ученая ворона, что повинуется своей природе, и в самом деле услышал сдавленное:
— В преисподней...
— Да ну? — сказал Томас саркастически. Злость на умничающего отшельника на миг заглушила даже боль. — Кто бы подумал! Ты как?..
— Плясал бы... да тесно...
Томас попробовал повернуть голову, взвыл, но все же оглядел массивные глыбы, тесно подогнанные одна к другой. Они уходили ввысь, где терялись в сумраке, тянулись в обе стороны, исчезая из поля зрения, а когда Томас сумел перекатиться на другой бок, он увидел такое, что дыхание перехватило, а боль от нового потрясения отступила, затаилась где-то внутри костей.
Огромный мрачный зал, в котором лежали, тянулся едва ли не на мили, Томас видел только две стены, что расходились от угла, остальное тонуло в сумраке. В двух десятках шагов на высоком помосте стоял исполинский черный трон. К нему вели ступеньки, Томас машинально насчитал тринадцать, трон был пуст, высокую спинку увенчивали пурпурные рога, что расходились в стороны и загибались кверху.
За троном мелькали призрачные тени, исчезали так быстро, что Томас рассмотреть не успевал, а каждое движение глазным яблоком втыкало острые ножи в мозг. Он тихонько подвывал, звучно глотнул кровь, вроде бы перестает сочиться, в голове звон и кружение. Рядом возился калика, Томас с завистью увидел, как он сумел сесть, упираясь спиной в стену. Он представил себе, как явится кто-то наглый, будет смотреть на него сверху вниз, эта мысль была невыносимой, он стиснул челюсти, напрягся, мышцы кое-как повиновались, чудеса еще не кончились, и он, почти теряя сознание от нечеловеческих усилий, сумел сесть. Спину давило гранями камня, он только сейчас понял, что лишен полностью доспехов, воздух холодит раны и ссадины.
Рубашка мокрая от крови, Томас провел ладонью по распухшему лицу. Вспухло, будто он запихнул за щеки по булке, теперь скрывает от сурового наставника. Он чувствовал себя голым без доспехов, хотя одежду оставили, изорванную и забрызганную кровью. На груди болтался нагретый его теплом крест, тяжелый и теплый, тоже с застывшими каплями крови. Шея ныла, кто-то явно пытался сорвать крест, но цепочка выдержала, только поранила кожу.
Затрещало, словно лопнула каменная стена. На стыке стены и потолка обрушились, выбитые страшным ударом, огромные глыбы. Томас как зачарованный начал было следить, как замедленно падают, переворачиваются, но вздрогнул как уколотый: в пролом влетела красная с черным фигура, стремительно понеслась в их сторону.
На расстоянии броска дротика неизвестный на миг завис в воздухе, Томас с дрожью во всем теле смотрел на крылатого исполина, что в полтора раза выше, а в плечах шире вдвое любого земного богатыря. Закован в блещущую сталь с головы до ног, широкие плечи кузнеца, выпуклая грудь, которой позавидовали бы атлеты, а два исполинских крыла летучей мыши, с когтями размером с кабаний клык, захватили, казалось, полмира.
Крылатый рыцарь опустился на каменные плиты тяжело, согнул колени от удара, выдерживая свою тяжесть, лицо болезненно искривилось. Крылья со змеиным шуршанием стали складываться. Сквозь прорезь в шлеме горели адским огнем пурпурные глаза. Томас не умом, а чувствами ощутил несокрушимую прочность его доспехов. А по тому, как появился и с какой надменностью держится, чувствуется его врожденная привычка повелевать.
Доспехи черные, без блеска, на локте небольшой щит со странным гербом...
Томас напряженно всматривался в этот странный щит, ибо у англов он круглый, у итальянских рыцарей продолговатый, а у германцев такой же, но с выемкой вверху. У испанцев плоский сверху и закругленный снизу, у французов четырехугольник, а у этого рыцаря щит треугольный, что не лезет ни в какие ворота, поле простое, нерасчлененное, а красок ни одна из пяти узаконенных законами геральдики, как из фигур ни одна не похожа на льва, орла или вепря, что приличествовало бы рыцарю такого внушительного вида, а скорее там изображены стихии, но не солнце, луна и звезды, а нечто более величественное и жуткое, что Томас не мог передать словами, но по коже пробежал трепет, а когда наконец рассмотрел еще и яркую падающую звезду, он понял, кто вошел!
