Ждут случая перерезать ему глотку.
Сомпас снова посмотрел на пламя, подумал об Оурасе, лежащем в подлеске в нескольких шагах отсюда... и вспомнил его слова. Может, надо было просто удрать?
— Кто охраняет лагерь? — спросил он Агнараса, почти уже решившись на бегство.
«Да-да. Удрать. Бежать. Бежать»
Крики заставили его и Агнараса вскочить на ноги.
— Там что-то в чаще...
— Я слышу! Слышу...
— Заткнитесь! — рявкнул капитан.— Все!
Он поднял руки, призывая к молчанию. Пламя костра словно хихикнуло, треснул уголек. Сомпас вздрогнул.
Выхватив мечи, они пару ужасных секунд прислушивались и вглядывались в кроны деревьев над головой, но видели только подсвеченные пламенем костра ветки. Дым исчезал в них.
Потом они услышали шорох из тьмы наверху. Посыпалась хвоя, качнулась ветка.
— Сейен милостивый! — ахнул один из всадников. Его тут же заставили замолчать сердитым окриком.
Затем послышался звук, будто ребенок мочился на кожаное полотно. Свистящее шипение раздавалось со стороны большого костра. Зрелище притянуло все взоры — тонкая струйка крови, льющаяся в огонь...
Сверху упала тень. Дрова и угли полетели в стороны. Повалил дым. Люди закричали и попятились назад, сбивая искры с одежды. Сомпас не мог отвести глаз от Оураса, лежавшего спиной на горящих дровах, изувеченного и окровавленного.
Лошади с диким ржанием метались под деревьями, словно тени, пляшущие на фоне черной тьмы. Агнарас выкрикивал приказы...
Но она уже спрыгнула в самую середину, как брошенная веревка.
Сомпас успел лишь отступить. У него не было выбора...
Капитан упал первым. Он рухнул на колени, отчаянно закашлялся, словно в горле у него застряла куриная кость. За ним свалились еще двое, зажимая блестящие черные раны. Она двигалась так быстро, что Сомпас едва видел ее длинный меч.
Светлые волосы метались во тьме, как шелк, белое лицо казалось невероятно красивым. И генерал понял, что знает ее... Женщина князя Атритау! Та, чей труп повесили вместе с ним в Карасканде.
Она спрыгнула с того дерева.
Кидрухили пятились от нее. Она преследовала их и рассекала им глотки клинком, как режут апельсины. Сбоку из мрака с ревом выскочил огромный скюльвенд, принялся рубить кидрухилей длинным мечом. Люди падали, истекая кровью.
И все кончилось. Крики потонули в крови.
Обнаженный до пояса, мокрый от пота скюльвенд повернулся к Сомпасу и плюнул. Он был весь в шрамах и порезах, которые скоро станут шрамами. Несмотря на свое могучее телосложение, он казался тощим, как пугало, словно ему недоставало не только пищи. Глаза его мрачно сверкали из-под нахмуренных бровей.
Широко расставив ноги, скюльвенд остановился перед Сомпа-сом. Пока прекрасная женщина кружила поблизости, из мрака на свет костра выскочила третья фигура. Она появилась из тьмы и приземлилась на корточки слева от скюльвенда. Этого человека Сомпас не знал.
Нансурского генерала пробрала дрожь, и он порадовался, что недавно облегчился. Он даже не успел вынуть меч из ножен.
— Она видела, как ты убил того человека,— сказал скюльвенд, размазывая кровь по щеке.— Теперь она хочет трахаться.
Теплая рука скользнула по затылку генерала, прижалась к щеке.
В ту ночь Биакси Сомпас узнал, что для всего есть правила, в том числе и для того, что может или не может случиться с его собственным телом. И эти правила — самые священные.
Один раз, между всех этих криков и сплетений, он представил себе, как горят в огне его жена и дети.
Но только раз.
Весна, 4112 год Бивня, Щайме
На рассвете Судьи повели толпу верных омыться в реке Йеши-маль. Многие бичевали себя в стихийном покаянии. Отряды рыцарей-всадников взирали на паломников, оберегая их от врагов из города с сияющими белыми башнями. Но черные врата не открылись, и ни один язычник не осмелился побеспокоить их.
С мокрыми волосами и сверкающими глазами айнрити разошлись по лагерям с песнями, уверенные, что очистились. Однако некоторые нервничали, поскольку многоглазые стены словно смеялись над ними. Люди называли их «стенами Татокара», хотя мало кто понимал смысл этого названия.
Шайме, как и его северная разрушенная сестра Киудея, был наследным престолом амотейских царей. Во времена Айнри Сей-ена город был меньше, он располагался на холмах к востоку от реки Йешималь. Когда Триамис I объявил айнритизм официальной верой Кенейской империи, город вырос вдвое, разбух от притока пилигримов и торговцев. В отличие от Карасканда, который являлся стратегическим пунктом на караванном пути и был открыт буйным племенам Каратая, выросший город не защищали стенами — аспект-императоры не видели в том необходимости. Ведь все Три Моря тогда находились под властью Кенейской империи — суровой, но богатой. Даже в мятежные дни падения Ке-нея, во время краткой и сомнительной независимости Амотеу в Шайме не возводили никаких стен, кроме Хетеринской вокруг Священных высот.
Только Сюрмант Ксатантий I, воинственный нансурский император, прославленный своей бесконечной войной с Нильнаме-
шем, впервые оградил внешний город, взяв за образец древние изображения многобашенной твердыни Мехтсонка. Через несколько столетий кишаурим под властью Татокара I — вероятно, так звали ересиарха, осудившего преследования Ксатантия,— покрыли их белой глазурью. Изображения глаз добавил преемник Татокара, прославленный поэт Хакти аб Сиббан. Когда посетивший город айнонский сановник потребовал объяснений, тот, по преданиям, сказал: это для того, чтобы идолопоклонники помнили «недреманное око Единого Бога» и стыдились. Уже тогда гавань Шайме обмелела, и айнритийские пилигримы входили в город через врата.
Но кто бы ни нарисовал эти глаза, Люди Бивня бесконечно спорили о них. Иногда казалось, что глаза смотрят с любопытством, в другой раз — с яростью. Чем больше айнрити думали о них, тем отчетливее Шайме обретал ауру живого существа, пока не стал казаться огромным чудовищем вроде гигантского дряхлого краба, выползшего из морских глубин, чтобы погреться на солнышке. И это делало перспективу штурма города... сомнительной.
Кто знает, на что способно живое существо?
Там, где было много голосов, много стремлений, теперь осталось только одно.
Логос посеял его, и ныне Логос созрел в нем. «Скоро, отец. Скоро я увижу тебя».
Отвернувшись от Эсменет, Воин-Пророк вытянул светящиеся ладони, и по собранию прошел шепот. Келлхус уже разослал гонцов, приглашая Великие и Меньшие Имена на последний совет, созванный на склонах над многолюдным лагерем. Как он и ожидал, на призыв откликнулась не только знать. Добрая половина Священного воинства столпилась на косогоре перед ним. Они заняли весь холм и устроились, как вороны, на разрушенных гробницах поблизости, чтобы все увидеть.
