Дальше. Психология, этика, лингвистика, литературоведение, литература… Стоп! Он вновь покрылся холодным потом, сообразив, что в его мозг закачаны полные тексты не тысяч — миллионов! — книг, От Эврипида и Софокла, от Шекспира и Петрарки, от «Рамаяны» и «Старшей Эдды» — до Байрона, Бальзака, Достоевского, Стефана Цвейга, Марка Твена, Хэмингуэя и Торнтона Уайлера!
Блейд покачал головой. У него не создалось впечатления, что он действительно помнит все эти книги — кроме тех, которые он прочитал обычным и старым, как мир, способом Все прочие, насильно втиснутые ему под череп, пребывали там в некоем латентном состоянии, но тут же проявлялись в памяти, стоило лишь подумать о них. Он мысленно вызвал Грэма Грина, которого не любил и не читал, полагая, что сей известный романист совершенно неправильно трактует специфику разведслужбы.
Но теперь он был знаком с его книгами. Их названия одно за другим всплывали в памяти; он мог изложить сюжет, перечислить действующих лиц, назвать все издания и переиздания… Да что там! Он мог цитировать любой из романов Грина с любой страницы — хоть задом наперед!
Покачав головой, Блейд захлопнул дверь в свой библиотечный зал и завершил осмотр. В самом дальнем углу, за нумизматикой, филателией, живописью и хореографией, он обнаружил историю религиозных учений и бегло пролистал ее. Затем, повинуясь зову желудка, спустился к своему шалашу и позавтракал остатками кролика и фруктами. Был уже полдень.
Этот день он провел, бродя, словно сомнамбула, по пляжу. Сведения, которыми напичкал его компьютер, всплывали в памяти, стоило только коснуться определенной темы, раздела или отрасли знания. Видимо, все это богатство, — которое он теперь носил в голове, надо было еще привести в движение и надлежащим образом освоить — иначе оно оставалось лежащим втуне капиталом. Вскоре Блейд выяснил, что такое освоение лучше производить в состоянии легкого транса или самогипноза, основам которого он обучился на Востоке, не то в Гонконге, не то в Сингапуре.
Для первого эксперимента он выбрал почти неведомую ему науку энтомологию — тот её раздел, который посвящен бабочкам. Совершенно бесполезные и абсолютно безопасные сведения, решил он, устроившись у большого валуна и разглядывая сверкающую пол закатным солнцем поверхность океана. Яркие блики помогли ему быстро войти в транс, вынырнув из коего Блейд знал о бабочках все. Чешуекрылые или лепидоптера, шестой отряд двенадцатого надотряда общей классификации насекомых… Бражники: алекто, винный, вьюнковый, глазастый, дубовый, липовый, молочайный, олеандровый, Прозерпина, сиреневый, сосновый… Пестрянки: зеленая, ложная, медвянцевая… Павлиноглазки, серпокрылки, шелкопряды, брамеи, волнянки, совки и обыкновенная платяная моль. Он мог изобразить рисунки их крыльев, помнил размеры, знал повадки, ареалы распространения, излюбленную пищу и массу прочих подробностей. Конечно, недостаток практики не позволял Блейду считать себя профессионалом; но если бы он попал в компанию ненормальных, коллекционирующих этих прелестных насекомых, то вполне сумел бы поддержать разговор.
Он посмотрел на палочку, торчавшую рядом из песка — её тень удлинилась едва заметно. Значит, он освоил науку о бабочках (в первом приближении, конечно) минут за пять-шесть. Теперь стоило выбрать что-нибудь более забавное, но тоже достаточно безопасное. С этой точки зрения ни математика, ни физика, ни химия и прочие науки Блейда не привлекали, возможно, они были вполне безопасными, но уж никак не забавными. Его весьма интересовал тот раздел этнографии, в котором описывались брачные обычаи разных народов, но после знакомства с ними наверняка пришлось бы опять наведаться к пруду с «лотосами забвения». Равным образом отпадала лирика зажигательная бессмертной Сапфо, сочинения Лукиана из Самосаты и индийские эротические трактаты: забавно, но в его холостом положении отнюдь не безопасно.
Наконец, покопавшись в разделе латинского языка, Блейд с ужасным произношением пробормотал: «Beatae plane aures, quae non vocem foris sonantem, sed intus auscultant veritatem docentem» (что значило: «Истинно блаженны уши, внимающие не голосу, звучащему на площадях, но голосу, в тиши учащему истине»). Затем он обратился к истории религиозных доктрин, к дзен-буддизму, надеясь с его помощью обуздать дьявола плоти.
На этот раз он погрузился в транс на четверть часа, а очнувшись еще некоторое время сидел неподвижно, с закрытыми глазами, впитывая и переваривая основы учения. Сантана, поток сознательной жизни, скользил мимо него, распадаясь на комбинации дхарм; разум, застывший в безграничном пространстве шуньяты — Великой Пустоты — оценивал и взвешивал карму ничтожного двуногого существа, некоего Ричарда Блейда, великого грешника, богохульника и святотатца. Наконец, божественное просветление позволило сделать вывод: сей двуногий может быть прощен великим Буддой, если три раза воплотится в низшие существа — червя, шелудивого пса и павиана. Только очистившись подобным образом, он снова будет достоин принять облик человеческий. Глубоко вздохнув, Блейд вышел из нирваны и поднял веки.
Он встал и шагнул к шалашу, стараясь не раздавить крошечных крабоподобных тварей, суетившихся около полуобглоданных костей кролика; мысль о том, что он может причинить вред чему-либо живому, приводила его в ужас. Он с отвращением посмотрел на лук, копье и томагавки — жуткие орудия убийства, чудовищные предметы, предназначенные для уничтожения существ с теплой кровью, которые, возможно, носили в себе души людские, готовые пробудиться к сознательному существованию в следующем цикле бесконечных перевоплощений. Выдернув пучок травы из своей постели, Блейд обернул им эти страшные вещи и, стараясь не касаться их руками, отнес к морю и выбросил в воду. Затем он лег спать — без ужина.
На следующий день он с самого утра отправился на кроличью поляну. Скрестив ноги, он сел в позе лотоса на опушке и приступил к медитации. Он пытался достучаться в души этих зверьков, дабы испросить у них прощения за множество загубленных жизней их собратьев, нашедших конец в его желудке; он сознавал свой великий грех и вину. Столь же отчетливо он понимал и собственную глупость, и весь нелепый комизм положения — но сделать ничего не мог. Казалось, доктрины буддизма пропитали его плоть и кровь, словно инфекция, охватившая еще недавно здоровый организм; возможно, он мог излечиться, но на это требовалось время. Его сознание как будто разделилось на два потока: один, новый, сильный и мощный, не ведал понятий насилия, убийства и зла; другой, скудный и чахлый, покачивал в своих струях мерзкую душонку прежнего Ричарда Блейда, шпиона, развратника и убийцы. Тот, старый Ричард Блейд, понимал все и вопил от ужаса за непреодолимым барьером религиозных и нравственных запретов; он проклинал Лейтона и его дьявольскую машину. Будду, Христа, Магомета и весь род человеческий. Просветленный же Ричард Блейд с сострадательной усмешкой наблюдал за этими корчами грешника, прощая его богохульство. Наконец он вознес молитву Высшим Силам о здравии благородного лорда Лейтона, чьи старания раскрыли перед ним ворота истины, поднялся и вошел в лес.
