— А галаниты позеленеют от злости, — улыбнулся медикус.
— Эта часть мне особенно нравится. — ИХ радостно потер ладони. — И тема, опять же, подходящая.
— Какая тема? — осведомился алхимик.
Замечания насчет бахорского праздника покоробили Мерсу, и он готовился принять в штыки предложение Бабарского. Но тема знаменитой проповеди, как выяснилось, оказалась весьма достойной.
— Добрый Маркус объяснял адигенам грех междоусобиц и призывал к миру, — ответил суперкарго. — Учитывая обстоятельства, весьма своевременное напоминание.
— В день Харельской проповеди лингийцы не воюют и не дерутся на дуэлях, — наставительно сообщил медикус.
— Только в этот день? — кисло спросил Мерса.
— Человеки неохотно меняются, я знаю об этом больше кого бы то ни было, — улыбнулся Альваро. — Лучше всего на свете они умеют выискивать повод для ссор, а потому следует изредка напоминать им, что война — это плохо.
— В общем так, Энди, твое представление увидит весь город, так что не ударь лицом в грязь, — подытожил Бабарский. — Не опозорь Доброго Маркуса.
— ИХ, мы оба знаем, что никто не справится с этим лучше меня. — Мерса широко улыбнулся. — Кстати, а что я должен сделать, чтоб вас всех в алкагест окунуло?
* * *
Площадь Конфедерации, вечно шумная и забитая до отказа, сегодня окончательно сошла с ума. От приближения события, которого ждали даже больше, чем выставку. От возможности прикоснуться к истории. От надежды, в конце концов, хотя люди, как выяснилось, ждали от переговоров разного.
— Надери вонючим землеройкам задницу!
— Мы врезали им один раз, врежем и еще!
— Да здравствует Ушер!
— Валеманский убийца!
Так встречали островитян и лично Дагомаро, гордо шествующего впереди делегации.
Начало переговоров было назначено на полдень, однако бесчисленные зеваки запрудили площадь уже к девяти. Благородная публика смешалась с принарядившимися по случаю важного события рабочими, торговцами, цепарями, моряками, фермерами, их женами и детьми. Вся Кардония вышла на площадь Конфедерации, и если бы полиция не огородила подъезд к Дворцу красножелтыми барьерами, дипломатам пришлось бы проникать в здание через черный ход.
— Нас больше, и мы сильнее!
— Эти уроды сдохнут без нашей еды!
— Приота навсегда!
— Валеманский убийца!
Эти выкрики сопровождали Махима и приотцев.
Барьерчики едва выдерживали натиск толпы, и если бы взявшиеся за руки полицейские не организовали еще одну линию ограждения, зеваки наверняка добрались бы до политиков.
— Убирайтесь!
— Исполните свой долг!
— Вам тут нечего делать, адигенские сволочи!
— Будьте мудрыми! Нам нужен мир!
Так напутствовали приехавших последними каатианцев.
Невиданное скопление людей изумило не только членов делегаций: как признался впоследствии унигартский мэр, полиция все утро пребывала в растерянности, поскольку никто не ожидал, что кардонийцы поведут себя настолько активно. Сложилось несколько факторов: выставка, которая традиционно поднимала местным градус собственной значимости; переговоры, к которым было приковано внимание ведущих государств Герметикона; и самые настоящие террористы, о которых до сих пор в Унигарте знали исключительно из газет. Карусель завертелась, заставив кардонийцев поверить, что их планета наконец-то вышла на авансцену глобального политического спектакля, и люди потащились на улицы — «влиять и выражать мнение».
И разрывались на части журналисты. Какой заголовок важнее? О чем рассказать в первую очередь, на главной полосе? Что войдет в историю? Что заметят, а от чего равнодушно отвернутся?
«Переговоры: все или ничего?», «Сумеет ли Приота обуздать Ушер?», «Кардонийские военные новинки производят фурор!», «Приходящие с неба: реформа приотской армии сделала ее одной из лучших в Герметиконе», «Мы сумеем защитить страну наших отцов! Генерал Селтих о возможном вторжении Ушера», «Очередная вылазка террористов!», «Кто бьет по свободной прессе?», «Всем известно, что смелые журналисты „Герметиконского вестника“ неоднократно обличали ушерский режим в ущемлении прав человека…»
Помпилио сложил последнюю газету — сегодня их было всего три — и вздохнул:
— Чушь.
— Зачем, в таком случае, ты их читаешь?
— Чтобы знать, как подают происходящее.
Они встретились в кафе «У Арнольда». Не специально — когда Кира Дагомаро вошла в зал, Помпилио потягивал кофе, проглядывая газеты, и галантно предложил провести время в его обществе. Девушка согласилась — воспитание есть воспитание, — но вместо ожидаемого светского трепа услышала нелицеприятный разбор утренней прессы.
Который ей быстро наскучил.
— Слышала, ты купил два «Гаттаса»?
— Отличные машины.
— Согласна.
— Уже установил их на «Амуш», — небрежно закончил адиген.
— Уже?! — удивлению Киры не было предела. — Так быстро?
— Терпеть не могу ждать.
— Всегда?
— Во всем. — Дер Даген Тур откинулся на спинку кресла и прищурился. — Но только после того, как принято решение, Кира, а оно может приниматься очень долго, поскольку требуется все тщательно обдумать и взвесить. — Глаза адигена на мгновение затуманились, словно он вспомнил что-то важное, над чем продолжал думать и что продолжал взвешивать, даже когда занимался другими делами. — Но когда решение принято — терпеть не могу ждать.
Легкое платье девушки — тонкие бретельки на открытых плечах, юбка до колен — резко контрастировало с месваром спутника — тоже достаточно легким, хорошо подходящим для жары, однако старомодным, старомодным… В мирах, мнящих себя современными, обожали посмеиваться над классическим одеянием адигенов, но — не в лицо. И в этом, если вдуматься, тоже был признак «современности» мира.
— Вчера ты вела паровинги.
Помпилио не спрашивал, но Кира все равно ответила:
— Да.
— Превосходный получился налет. Не думал, что женщина способна командовать бомбардировщиками.
— Не веришь в женщин?
— Не верю, что вам следует заниматься мужскими делами, — резковато бросил дер Даген Тур.
И удар заставил Киру раскрыться.
— Думаешь, что мне это нравится? — вырвалось у девушки.
Машинально вырвалось, необдуманно, криком души. В следующий миг Кира беззвучно обругала себя за несдержанность, покраснела от злости на себя, но услышала дружеское:
— Теперь не думаю.
И расслабилась.
«Он ведь хочет искренности, так почему бы нет? Почему не сказать лысому то, что накипело, наболело, почему не сказать ему правду?»
