Лисий Хвост остановился возле небольшой землянки и постучал в дверь условленным стуком. Кунн успел спрятаться за покосившимся сараем, стоявшим чуть поодаль, и его острый слух уловил последовательность ударов. Когда Мидгар вышел из землянки уже без свертка, Опас выждал некоторое время, подкрался к двери и, постучав как надо, всадил нож в горло человеку, открывшему дверь…
— Это был раб, — рассказывал кунн. — Когда он упал, рубаха задралась, и я увидел клеймо на животе. Я решил, что руги глупы, приставляя рабов стеречь столь ценные реликвии. Говорю «реликвии», ибо был уверен, что в этой же землянке хранится и меч Ареса. Потом я подумал, что руги весьма хитроумны, пряча грозное оружие в столь неприметном месте. Я ждал, что отсюда начинается додземный ход, ведущий в тайное убежище, но сразу увидел стол, а на нем два свертка — свой и еще один… Три тысячи громов на головы проклятых ругов! В рогожах были завернуты камни, обыкновенные камни…
— Что ж, — молвил рыцарь, — руги оказались гораздо хитроумней, чем ты мог предположить. Они разгадали твой план и заманили тебя в ловушку.
Про себя он подумал, что кунн явно не блещет сметливостью, решив, что ему так просто удастся похитить священные реликвии. И все же рыцарь был благодарен Опасу за его повесть, повторенную с разными деталями не один раз: болтовня кунна скрашивала ожидание собственной участи.
Он плохо понимал варваров и старался не встречаться с ними без доброго меча в руке. На этот раз все было по-другому. Неожиданности, сплошные неожиданности… Суровый кунн с покрытым шрамами лицом болтал, как женщина, — очевидно, страх близкой смерти развязал ему язык. Вождь Мидгар, называвший его, Дагеклана, другом, велел своим воинам бросить гостей в клетку. Оба обстоятельства не укладывались в голове рыцаря, знавшего, что среди варваров более всего ценятся две добродетели: презрение к смерти и побратимство. Воистину норны, богини судьбы, перепутали все свои дощечки с магическими, рунами!
Дагеклан готов был в это поверить, ибо виной их несчастий была не кто иная, как Мать Большая Мар — тога, которую он вместе с Ярлом вынес на руках из внезапно вспыхнувшей по всем углам избы. Тело колдуньи сводили страшные судороги, стоны и хрипы разрывали ее впалую грудь, а глазные яблоки бешено вращались под закрытыми морщинистыми веками. Что видела она там, в неведомых мирах? Куда исчезли король и Эльтира, растворившиеся в воздухе на глазах изумленных свидетелей?
Мартога продолжала биться и во дворе, когда ее опустили на землю. Шестеро дюжих ругов едва удерживали старуху за веревки, привязанные к ее поясу, другие таскали ведрами воду и довольно быстро загасили избу: выгорела лишь крыша.
Колдунья вдруг села, прижав пухлые, покрытые коричневыми пятнами пальцы к щекам, и уставилась прямо перед собой диким пронзительным взглядом. Ярл склонился к матери, но она оттолкнула его и, указывая на Дагеклана, завопила:
— Шатун. На погибель всем нам явился ты из Внешнего Мира! Бросьте его в клеть и отнесите в Белые Пещеры, пусть сгинет там, пусть станет жертвой Великому Таркинаю…
Ярл хотел что-то сказать, снова склонившись к плечу колдуньи, но Мартога ударила сына по лицу и вновь заголосила:
— Карлика, карлика хватайте! Он отдал свой нож тому человеку, он хотел открыть проходы и впустить в наш мир темные силы, от коих нет нам спасения! Чудища мрака сожрали женщину и мужчину, они опалили огнем мой дом, они были уже на пороге…
С грозными воплями руги кинулись на Дагеклана и дядюшку Гнуба. При рыцаре не было его меча, кроме того, кампанарий был так озадачен, что дал связать себя без всякого сопротивления.
— Ну и дела, — только и сказал гном.
Под свист и улюлюканье пленников повели к соленой старой выработке, где все уже было готово для обряда погребения вождя ругов.
Без лишних разговоров их водворили в клеть, где уже томился Опас. Увидев Дагеклана, бывший предводитель куннов хохотал так долго, что рыцарь уже решил, что месьор Резвый лишился рассудка. Однако тот кончил все же сотрясать клеть и, помотав бритой головой, чтобы стряхнуть с изуродованных щек слезы, вызванные излишне долгим смехом, возгласил:
— Рад видеть тебя, проворный чужеземец! Мыслю, коварные руги и тебя отблагодарили достойнейшим образом.
Что подразумевал степняк, говоря «и тебя», Дагеклан понял из дальнейших рассказов Опаса. «Узнайте же, чужаки, на сколь великий подвиг я отважился…» — так начал кунн, видимо, желая оправдать свое нынешнее жалкое положение, и не умолкал все время, пока на дне котловины руги творили кровавые обряды своему опочившему вождю.
Слушая Опаса вполуха и вскользь отмечая, что его собственная услуга, оказанная ругам, не могла все же привести к пленению столь же определенно и заслуженно, как лукавый замысел степного воеводы, рыцарь наблюдал за тем, что творилось возле подножия кургана, увенчанного огромным ржавым мечом.
Сначала воины долго ходили по кругу, приплясывая и потрясая кривыми мечами. Люди в длинных серых рубахах — очевидно, жрецы — били в кожаные бубны и звенели колокольцами на длинных шестах, сопровождая этот танец нестройной музыкой. Иногда музыка замолкала, и тогда воины останавливались, высоко подбрасывая и снова ловя свое оружие. «Арес! Арес!» — неслось к вершине кургана, где высился кумир их грозного бога. Потом пляска возобновлялась, снова ухали бубны и глухо звенели колокольца.
Потом на вершине откоса появились носилки с телом вождя. Их медленно несли вниз по серпантину в полном молчании, нарушаемом лишь карканьем воронья, слетевшегося в это скорбное место в ожидании поживы.
Носилки сопровождали оба сына Великого Тарки — ная, многочисленные рабы и слуги тащили тяжелые коробы, воины с копьями наперевес гнали толпу обнаженных куннов.
— Кажется, твоя дружина? — спросил рыцарь, прерывая хвастливую речь Опаса.
— Да, — неохотно буркнул тот и тут же продолжил: — Я убил не меньше трех дюжин проклятых ругов, прежде чем подлый удар свалил меня с ног…
Носилки установили напротив кургана, примерно в полете копья, пленных согнали в кучу, окружив стражей, затем на свободное пространство вывели огромное существо, опутанное веревками. Хотя существо не слишком упиралось, три десятка крепких ругов тащили его чуть ли не волоком.
— Птичка, моя птичка, — всхлипнул вдруг гном, — так вот какая судьба тебе уготована!
— Птица Рох? — удивленно переспросил рыцарь. — Но почему именно это создание, чья родина столь далеко отсюда, хотят принести в жертву местному князьку?
— Руги не дураки, — неохотно признал Опас, — раньше-то они жертвовали быков да баранов, помимо пленных, конечно… А потом смекнули: чего свое добро переводить, и стали жертвовать пойманных шатунов.
