Этайа сосредоточилась.
— Другого пути пока нет, — наконец сказала она. — И этот — не путь.
— Нам нужно вернуться?
— Нет. Мы пойдем вперед. Пусть качнутся весы.
По мере того как Таир поднимался выше, воздух теплел. Тени, отбрасываемые растущими на западном склоне кактусами, укорачивались. Над ними метались разноцветные стайки эллор. Стелющийся кустарник расцвел крошечными белыми цветками. Внизу, в Междуречье, уже собрали урожай, а в горах весна еще только начиналась. Цепочка желто-зеленых скальных крабов прошествовала через дорогу. Урры осторожно переступали через них. Не потому, что боялись цепких клешней, а из свойственной им деликатности по отношению к живому. Кроме того, они были сыты: далеко не все кактусы защищали свою съедобную мякоть колючками. Всадники следили, чтобы животные наедались впрок, запасали жир. Неизвестно, что ждет впереди. Откормленный урр бегает помедленнее, но зато и живет подольше, если приходится попоститься.
— У нас в Ангмаре о горах рассказывают разное, — сказал Санти туору.
— Что именно?
— Всякое. Плохое, хорошее…
— Плохое я уже слышал. А хорошее?
— Говорят, там, наверху, есть волшебные долины, укрытые от злых сил. А живут там…
— А! Это говорят обо всех горах! Поверь мне, друг Санти, все, что нас ждет, — это холод, безводье и всякая ползучая дрянь!
— Как знать! — Санти не мог забыть о Горах Фэйр.
— Светлорожденный Ортран! — Эак прежде не мог расспрашивать, но теперь, после того как они сражались бок о бок в ущелье, он, по собственному кодексу чести, мог спрашивать воина о чем угодно. — Светлорожденный, позволь спросить тебя?
— Да, светлорожденный Эак, спрашивай. И если ты будешь звать меня только по имени, я сочту это за честь.
— Расскажи мне о Желтом Цветке!
Улыбка сошла с лица нормана.
— Что же ты хочешь знать? — неохотно проговорил он.
— Все, что знаешь ты: кто он, откуда? — Эак понимал, что Ортран не хочет говорить на эту тему, но он желал знать!
— Я сам привез его в имение сонанги три ира назад, — хмуро сказал бывший Начальник Стражи. — Это был чудесный мальчуган!
— Мальчуган? — удивился аргенет. — Я дал бы ему никак не меньше двадцати пяти иров!
— Выслушай все, — произнес Ортран холодно. — И постарайся больше не называть меня лжецом!
— Прости меня, аргенет! — сказал Эак с искренним сожалением. — Я не мыслил оскорбить тебя!
Норман кивнул, принимая извинение.
— Антассио сонанга любила диковины, — продолжал он. — Живые и неживые.
— Любила?
— Любит. Я оговорился. Каждый раз, когда я приезжал в Ангмар по делам Владения, капитаны кораблей, у которых было что-нибудь любопытное, давали мне знать. Мне — в первую очередь: я больше платил. В тот раз я приехал за шелком. Капитан конгского кумарона известил меня, что у него товар, который мне подойдет. Я приехал. Думал, он предложит мне шелк, а моряк показал мальчишку. Желтого, как золотой песок. Капитан снял мальчика с пиратского корабля. Тот имел глупость напасть на кумарон, когда судно перевозило команду солдат на южное побережье.
Это был необычайный мальчик, аргенет! Ласковый, как миура, такой же грациозный и очень красивый. А пахло от него так, словно малыша умастили благовониями. Не дешевыми! И еще: мальчик был немой! Не говорил ни слова, хотя слышал хорошо! Впрочем, немота не снижала его цены. Скорее — наоборот. Ты знаешь, светлорожденный, сколько болтают мальчишки двенадцати иров отроду?
Капитан назвал мальчика Желтый Цветок. Он был из крестьянского рода, этот капитан: у крестьян в ходу такие имена. И, клянусь Рогами, имя было удачным!
Норман какое-то время ехал молча. Он вспомнил тот день: чисто вымытую палубу кумарона, блестевшую в лучах Таира, маленькую каюту на корме, устланную пестрыми коврами, и безмятежное лицо спящего мальчика.
Капитан немного приоткрыл дверь, чтобы Ортран мог взглянуть на него.
— Не хочу будить! — проговорил он смущенно. И нежные нотки в хриплом голосе моряка, то, что он понизил до шепота свой зычный бас, так не вязалось с тем, что прежде знал об этом человеке норман, что Ортрану пришлось отвернуться, чтобы не оскорбить конгая удивлением.
Но позже, когда норман увидел Цветка, проснувшегося, веселого, похожего на сына золотоликого Таира, он больше не удивлялся.
— Ты был бы поражен, аргенет, — продолжил норман, отрывая взгляд от дороги, — узнав, сколько предложили за мальчика ангмарские любители! Но капитан не продал его! Даже за такие деньги! И не потому, что испытывал к Цветку страсть, нет, моряк по-прежнему предпочитал женщин! Он просто привязался к малышу и позвал меня не для торговли. Вернее, он все-таки предложил мне шелк. Тианский. И я купил ткань. И еще выкупил кумарон у владельцев, чтобы подарить судно капитану! И Владыка морей понял, для чего я сделал это! И ему пришлось отдать мне мальчика! Чтобы не потерять лицо! Цветок был единственным, чем моряк мог отдарить меня!
— Очень неглупо, аргенет! — сказал Эак.
— Да. Но лучше бы мальчик остался у капитана! — норман вдруг помрачнел, и несколько минт они ехали молча.
— Твоя… госпожа была недовольна? — наконец спросил Эак.
— Нет! Напротив! Она была в восторге! — Ортран усмехнулся и дернул себя за длинный ус. — Она была в восторге. И я получил награду. И воспитывать мальчика поручено было мне. Приятное поручение! Я нанял лучших ангмарских учителей. А воинскому искусству учил сам. Он так быстро все схватывал, светлорожденный! Через пол-ира Цветок уже читал и писал, как каллиграф, и манеры его стали очень хорошими. А ведь когда я привез мальчика во Владение, он ел руками, как онгарец!
— Что же Нассини? — спросил Эак.
— Она иногда приглашала его к себе ненадолго. Поговорить, полюбоваться — не больше. Выжидала, пока берилл будет огранен. Она умеет ждать, светлорожденный!
Но, даже после этих коротких встреч Цветок возвращался ко мне (я поселил его в своих покоях, аргенет!) грустным. И печаль его была тем заметнее, что обычно глаза мальчика сияли, как два Таира. Я плохо говорю, светлорожденный! Надо быть аэтоном, чтобы рассказать о том, каким был Цветок три ира назад!
— Мне довольно твоей речи! — учтиво сказал Эак. — Продолжай, прошу!
— Малыш не умел говорить! Но он умел смеяться. И умел слушать! Он привязался ко мне не меньше, чем я к нему! Он стал бы для меня жизнью, если бы не Нассини! Ты понимаешь, о чем я?
Эак кивнул.
— Прошло шесть сезонов, целых полтора ира. А потом сонанга взяла его. Но не так, как прежде. Целую ночь пробыл у нее Цветок. А потом еще день. И еще одну ночь. И все это время ни сонанга, ни он не покидали покоев госпожи. Пищу приносили и оставляли в передней комнате: Нассини не позволяла тревожить себя без зова.
