Была ночь, светила луна, река равнодушно катила свои воды мимо крепости Газиура, ночная стража со стены зорко следила за окрестностями, а легат Триарий сидел за картой и ломал голову, как разгромить Митридата. В комнату быстро вошел его помощник, военный трибун, с донесением:
– Легат, разведчики доносят, что Митридат осадил крепость Дадасы.
Триарий оживился:
– Это та самая крепость, в которую свезли трофеи?
– Да, в ней много ценностей, готовых для отправки в Рим. Наш гарнизон в ней долго не устоит.
Честолюбивый Гай Валерий Триарий увидел новый шанс отличиться.
– Мы незаметно окружим войска понтийского царя, осадившего Дадасы, и ударим сразу с трех сторон. Мы добудем себе победу! Выступаем! Подготовь приказ Сорнатию и Фабию идти на Дадасы!
Весть о выступлении разнеслась по легиону Триария быстро, и солдаты, просидевшие в тылу всю войну, теперь рвались в бой, взволнованно передавая из уст в уста:
– Наше имущество, предназначенное для отправки в Италию, под угрозой. Выход один – дать сражение!
Легион двинулся к крепости Дадасы, которую с трудом удерживал небольшой римский гарнизон. У крепости Зела римляне стали лагерем, туда же пришли легионы Сорнатия и Фабия и также, разбив лагеря, готовились к сражению. Митридат, получив от своей разведки известие о скоплении противника в районе Зелы, распорядился:
– Олфак, оставить у крепости Дадасы сторожевой отряд пехоты и лучников, а войска готовить к бою.
– Понял, государь!
Ночь прошла спокойно, но с восходом солнца оба войска начали строится в боевые порядки. На холме высилась крепость Зела, а под холмом, в долине, две мощные армии стояли напротив друг друга – по пятнадцать тысяч человек с каждой стороны.
Перед строем римлян на коне скакал Триарий в красном плаще:
– Мы и раньше наносили поражение войскам Митридата, и сегодня мы победим!
Легионеры в предвкушении легкой победы кричали:
– Victoria aut morte![34]
Перед строем понтийцев, армян и еще десятка наций Востока Митридат в пурпурном плаще, скача на коне, провозглашал:
– Я сам поведу вас в бой! Мы освободим свою землю! Свобода или смерть!
Армия в восторге закричала:
– Митридат! Митридат! Митридат!
Эхо боевого клича каждого из войск многократно отразилось от холмов и стен крепости, превратив слова о смерти в гулкий рев. По сигналу трубы римляне начали движение вперед, на врага, которого надо опрокинуть, рубить и уничтожить, подбадривая себя боевым кличем и ускоряя шаг. Пехота царя Митридата, состоящая из ветеранов войн, крестьянского ополчения и получивших свободу рабов, воодушевленная царем, готова была безжалостно разнести в клочья что угодно. Две массы войск неудержимо неслись навстречу друг другу, как две снежные лавины в горах. Метнув пилумы, воины обнажили мечи и пошли в атаку.
Солдаты – римские и понтийские – со свирепыми лицами столкнулись, и началась рубка: они беспощадно резали, кромсали и уничтожали друг друга. Римские легионеры, не ожидавшие яростного напора разнородной пехоты Митридата, вдруг стали отходить, а когда Митридат ввел тяжелую армянскую конницу и нанес удар по левому флангу пехоты римлян, те обратились в бегство. Таранный удар конницы, возглавляемый лично Митридатом, был такой силы, что буквально смел весь левый фланг римлян, состоящий из солдат легиона Фабия. Митридат с конницей стал преследовать бегущих римлян, строй остальных легионов нарушился и распался. Не выдержав натиска понтийцев, солдаты Рима запаниковали и, бросая оружие, побежали. Битва превратилась в побоище, причем часть сил легиона Триария попала в болото, откуда уже никто не выбрался.
Митридат в пылу сражения, забыв осторожность, мчался впереди всех. Внезапно он почувствовал сильную боль: его ударили мечом в бедро. Теряя сознание, царь все еще стремительно летел на своем коне с копьем в руке, влекомый мыслью о победе, но силы стали оставлять его, и он медленно сполз с коня и упал на землю. Его обступили телохранители и солдаты, кто-то пытался остановить бежавшую из раны кровь, но Митридат уже ничего не слышал и не видел.
Бегство и гибель римлян продолжались, но вдруг пыл борьбы угас, натиск понтийцев, у которых возникло смятение, ослаб, и римляне, те, что остались в живых, получили возможность спастись, и они неслись с завидной прытью с поля боя мимо своего лагеря к спасительной крепости Газиура. Триарий пытался прекратить паническое бегство легионов и организовать сопротивление:
– Стойте! Занять боевой порядок! За мной!
Все было тщетно, и он, выругавшись, тоже поскакал в крепость.
Митридата, истекающего кровью, понесли в тыл, где его личный лекарь Тимофей и скифские целители делали все возможное, чтобы спасти ему жизнь. А палатку, где перевязывали царя, окружили понтийские воины в страхе за жизнь своего любимца. Уже в крепости Команы Митридат, мертвенно-бледный, пришел в себя и позвал скифа Олфака.
Гипсикратия, не отходившая от мужа, со слезами на глазах сказала:
– Митридат, любимый, Олфак пришел.
Царь открыл глаза и тихим голосом спросил:
– Ну что, мы их побили?
– Да, мой государь! Бой был ожесточенный, римляне понесли огромные потери: более семи тысяч человек.
– Хорошо.
– На поле осталось лежать сто пятьдесят центурионов и двадцать четыре военных трибуна, – продолжал Олфак. – Наши потери в семь раз меньше. Лагерь римлян попал в наши руки.
– Твои слова как бальзам на мою рану, – еле-еле сказал ослабевший Митридат. – Не убирайте тела римлян, пусть лежат на равнине в назидание Лукуллу.
– Да, мой государь!
– А трофейное оружие раздай рабам. Готовься к новому сражению. И еще. Надо бы сообщить Тиграну о моем ранении.
Он сказал это из последних сил и вновь потерял сознание.
Через несколько дней, когда все уже приготовились к мысли, что Митридат умрет, из Великой Армении прибыла делегация – личный врач Тиграна Егия и телохранитель царя Гурген, который держал в руках предмет, накрытый шелковым платком, и не выпускал его из рук. Егия, осмотрев рану, которая не заживала, тут же приступил к ее обработке настоем трав. Затем он наложил на нее «армянскую глину» и забинтовал. Царь Митридат приоткрыл глаза.
– Дорогой Митридат, – сказал Егия, – что-то выглядишь ты неважно, но ничего, все будет в порядке.
Губы Митридата зашевелились, его тут же обступили Гипсикратия, Тимофей и Олфак, но никто не понял, что он пытался сказать. Его глаза с нежностью смотрели на Гипсикратию, и в этом взгляде она прочитала безграничную любовь и всепоглощающую страсть, бушующую в сердце этого сильного человека.
Егия взял из рук Гургена предмет, снял шелковый платок, и все увидели белую каменную чашу с крышкой. Стенки камня были настолько тонкие, что просвечивали насквозь, и было видно, как в чаше колыхалась темная жидкость.
– Этот напиток придает силу всему живому, – сказал Егия. – Приподнимите голову царя.
Гипсикратия приподняла голову Митридата, и Егия, сняв крышку, поднес к его губам чашу с напитком. Приоткрыв рот, он отпил глоток. Все, затаив дыхание, смотрели на царя. Его лицо мертвенно-бледного цвета вдруг порозовело и приобрело нежный и мягкий блеск, его сморщенные губы стали гладкими, а усталые глаза заблестели, излучая счастье.
Через три дня Митридат встал с кровати – казалось, и не болел вовсе. Рана на бедре зажила, к нему вернулись прежняя активность и самоуверенность, появилось желание действовать, сражаться, повелевать. Весть о выздоровлении Митридата разнеслась по всему Понту, заговорили о божественном исцелении и особом расположении богов к царю, а в стане римлян нарастала паника. Триарий, который некоторое время прятался от разъяренных солдат в своей спальне, объявил об выдвижении остатков легионов в Эфес и Пергам. Лукулл, понимая, что потерял почти все достижения предыдущих годов войны и все надо начинать заново, испытал жестокое разочарование и с нескрываемым раздражением обвинял в бездарности своих легатов. Сенат Рима, получая тревожные донесения из Азии, проявлял недовольство и готовил постановление об увольнении солдат.
В Понтийском царстве у всех было праздничное настроение: удалось изгнать римских поработителей. Митридат ходил по крепости Команы и раздавал распоряжения. Жена и лекарь Тимофей еле поспевали за ним.
– Дорогой, выпей настой шалфея! – говорила Гипсикратия. – Лекарь Егия прописал тебе пить его каждый день.
– Конечно, любимая. Давай я выпью. А знаешь, шалфей – трава бессмертия.
Выпив настой, он последовал дальше, но тут ему доложили о прибытии мудреца Дорилая в качестве посла Тиграна. Раньше Дорилай был его советником, потом попал в плен к римлянам и теперь служил у армянского царя. Митридат насторожился, но сказал:
– Конечно, я приму его. Проводите Дорилая в мои покои.
Привели Дорилая. Седой старик, знаменитый философ, а теперь еще и дипломат, опустился на колени перед царем и сказал:
