– Тогда едем к ладьям. – Овсень обернулся и дал отмашку рукой, показывающую начало движения.
Двинулись в том же порядке, в каком шли от ладей в сторону черной башни – двумя вытянутыми колоннами, только теперь двигались медленнее, потому что впереди колонны дварфов несли носилки с погибшим Толли.
– Как у вас принято хоронить умерших? – поинтересовался Овсень. – Делаете погребальный крадо?
– Нет. Мы выкапываем большую пещеру, завариваем стены так, чтобы не проходил воздух, ставим там все необходимое для жизни и работы и в пещере оставляем того, кого провожаем. Предварительно его тело пропитывают бальзамами, которые не дают телу стареть много веков. И завариваем вход. Дварфы в таких пещерах могут продолжать жизнь в новом качестве, и они, наверное, продолжают ее, потому что известно несколько случаев, когда случайно вскрывали погребальную пещеру, и на покойнике, который пробыл там несколько сотен лет, не было следов гниения. Это большая работа – построить достойную пещеру, чтобы похоронить умершего, большая работа – подготовить его в дальний путь, и потому мы хороним только на девятый день после смерти. Я знаю, что у вас, людей, все не так…
– У людей свои обычаи, причем разные у каждого народа. Даже у одного народа, если народ большой, в разных местах разные обычаи…
Громкое карканье заставило их прервать разговор. Над колоннами русов и дварфов собралась целая стая воронов, которые перекликались, словно что-то обсуждая. Стая прилетела с той стороны, где только один из стрельцов сумел расправиться почти со всеми воинами и стражниками, оказавшимися у входа в подземный ход.
– Стрелять? – спросил сотника Вислоусый Белун.
– Всех все равно не перестреляешь. Да, наверное, Гунналугу уже все и без того доложили. Лучше побереги стрелы. Боюсь, они скоро нам сгодятся. Велемир, к середине пути вышли вперед пару человек. Пусть подстрахуют того золотобородого разведчика. Вообще-то Гунналуг успеть не должен, но мало ли кто увяжется за дварфом…
– Спасибо, дядюшка Овсень, – сказал Херик. – Я постеснялся тебя об этом попросить…
Овсень вздохнул.
– Вот и видно, что ты человек мирный. Военные люди в таких случаях стеснения не испытывают и о деликатности забывают, – ответил сотник. – И ты тоже, если начал воевать, про стеснение забудь. Ты местные порядки лучше нас знаешь. И говори сразу… А пока скажи своим, чтобы были готовы. За нами может быть погоня.
– У Гунналуга больше нет воинов в башне. Их всех Велемир перебил, и даже тех воинов, что вышли колдуну в подмогу. Но теперь и в погоню послать некого.
– Он сам может погнаться. Это хуже, чем войско. Всеведа! – оглянулся Овсень. – Нашла что-нибудь?
– Только половину. Это не поможет мне снять печать с сети… Я пока еще бессильна…
– Значит, если Гунналуг погонится за нами…
– Мне нечем ему ответить… Я бессильна…
– Тогда будем сами двигаться быстрее.
– Нельзя, – возразил Херик. – Этим мы обидим дух погибшего Толли. Он подумает, что мы стремимся быстрее от него избавиться.
– Но ведь, – возразил Живан, – может так случиться, что хоронить тогда придется многих…
Херик вздохнул:
– Вы можете ехать быстрее. Вы не дварфы, у вас свои обычаи. А мы пойдем так. Поезжайте, мы не будем в обиде. Мы и без того благодарны вам. Мой брат Толли отомщен…
Вместо ответа Овсень придержал повод Улича, уже было разогнавшегося.
Остальные всадники по примеру сотника придержали своих лосей и коней.
Тем не менее и дварфы, и русы, да и сам сотник Овсень время от времени оглядывались в ту сторону, где находилась башня колдуна Гунналуга.
Но погони не было, и это казалось странным. Овсень ожидал всего, что угодно. И того, что за ними погонятся скелеты из подвалов башни, и простого, но мощного пыльного вихря, что постарается поднять их в воздух и вернуть к месту, откуда они забрали пленников. И любой другой страсти и гадости. Но за спиной все оставалось спокойно.
Всеведа ехала позади Овсеня. За спиной у нее по-прежнему сидел маленький Извеча, а Заряна, как и раньше, держалась за стремя. И вдруг девочка двумя руками вцепилась матери в ногу.
– Что с тобой? – спросила Всеведа, вглядываясь в испуганное лицо Заряны.
– Какая ужасная старуха… – прошептала дочь.
– Какая старуха? – мать не поняла, о чем речь.
– Привиделось… Старуха на меня смотрела… Ужасная… Взгляд ужасный…
– Какая старуха? Откуда здесь старухе взяться? Откуда она смотрела? – спросил Овсень, оборачиваясь через плечо и подозревая, что это тоже происки Гунналуга.
– Из треугольников. Словно два горящих треугольника один на другой наложены… И из них старуха смотрела…
– Треугольники? Горящие? – Всеведа даже коня остановила. – Нарисуй на песке… Как они стояли? Как углы располагались?
Голос матери был серьезен и строг как никогда и даже испуган. И Овсень почувствовал необычность голоса жены и тоже Улича придержал. Заряна наклонилась, подняла сломанную ветку и ею нарисовала на песке два наложенных один на другой треугольника. У одного угол смотрел строго вверх, у другого строго вниз.
– Вот так… Только они горели… И старуха в середине… На меня смотрела…
– Девочка моя… – прошептала вдруг Всеведа. – Девочка моя… И что ты сделала?
– Я испугалась, и… Будто бы оттолкнула ее взглядом… И она пропала…
– Ты убила ее? Ты убила ее мыслью?
– Как я могла убить ее?.. Я даже не думала об этом… Я только нечаянно оттолкнула, потому что испугалась. Испугалась и оттолкнула. Как оттолкнула бы руками… И она пропала.
– А треугольники? Продолжали гореть?
– Нет. Они пропали, как только я отвернулась.
– Слава Сварогу… Он не допустил…
Всеведа, кажется, вздохнула с облегчением.
– Что-то случилось? – спросил Овсень.
– Ничего. Едем…
И Всеведа тронула своего коня пятками, словно пытаясь обогнать ведущего лося. Улич привык к тому, что всегда идет первым, не захотел уступать первенство и в этот раз и тоже двинулся вперед без посыла хозяина…
Общаясь с Гунналугом тесно и длительное время, Торольф Одноглазый многократно слышал от колдуна выражение «я чувствую». И, может быть, сам от этого общения приобрел какую-то повышенную чувствительность. Впрочем, у него и у самого, как у человека, постоянно подвергающего свою жизнь риску в бою ли, в долгом ли плавании по штормовому морю, была достаточно обостренная интуиция, которая порой выручала в трудные моменты. Особенно это касалось тех ситуаций, когда уже звенело или готово было зазвенеть оружие. Тогда в Одноглазом просыпались дополнительные силы, и он один мог заменить добрый десяток воинов, не теряя при этом способности управлять всем боем, как это и было положено ярлу. Теперь же Торольф стал часто повторять мысленно слова Гунналуга. И ему уже казалось, что он, в самом деле, начал чувствовать приближающуюся, крадущуюся опасность, неслышимую, как звук кошачьих шагов, и уже занесшую кинжал над его спиной. Это ощущение мешало спать и требовало немедленных конкретных и категоричных действий. Но беда была в том, что Гунналуг, благодаря своим магическим огненным треугольникам, умел узнавать то, что творится вокруг, и потому знал, какие действия следует принимать, и в какое время их принимать, и против кого их принимать следует в первую очередь. А вот Торольф не знал, ломал себе голову, понимая, что промедление может оказаться губительным, и оттого нервничал, оттого вздрагивал, когда слышал на лестнице шаги.
Прошло все допустимое время, отведенное на возвращение шести отправленных навстречу славянским ладьям драккаров, а от них не было никаких вестей. И Одноглазый не вытерпел и под вечер сам отправился уже было к Гунналугу в черную башню, где до этого не бывал ни разу, потому что колдун, оставшийся за старшего ярла в Доме Синего Ворона, вынужден был много времени проводить в поместье и именно там встречался с Торольфом. То, что в башню он прибудет ночью, Торольфа не смущало. Ночь – это день колдунов, священное для колдунов время, и Гунналуг, конечно же, ночами не спит и примет Одноглазого. Они теперь связаны прочно, и не только отношениями дальних родственников по материнской линии Торольфа, но и своими делами, которые вместе начали и вместе должны закончить.
Ярлу оседлали коня, десяток воинов, полностью вооруженных и готовых к любым неожиданностям, были готовы к сопровождению, и Торольф уже выезжал из ворот своего двора, когда услышал стук копыт по сухой дороге – в облаке пыли к ним приближался стражник в синем развевающемся по ветру плаще. Кто мог такого гонца послать, Торольфу объяснять нужды не было, потому что плащи такого цвета носили только в одном Доме в округе.
– От Гунналуга… – сказал гонец, переводя дыхание.
Лицо его было покрыто слоем серой пыли, и горло, надо думать, было пылью забито, и оттого гонец основательно хрипел.
