Сосредоточиться Малкине мешали и разговоры стоявших вокруг бояр древлянских. Кто из них негодовал, кто дивился, а кто и посмеиваться начал. Дурмана, что ли, русичи наглотались, раз так веселятся? – гадали древляне. А тут еще Мал на него оглянулся и просто оглушил нетерпеливым стремлением узнать, что же это? Может ли он подойти к Ольге пресветлой, к ладе своей ожидаемой и желанной?
– Иди, княже, невеста ждет, – отпустил Мала молодой ведун.
И таким облегчением повеяло на него от Мала, такой радостью.
«Может, и впрямь сладится у них, – подумал. – Может, смирились русичи, поняли, что древляне недаром на поклонение темным пошли, только бы свободу сохранить. И может, прав был верховный ведун Маланич, уговорив их на подобное святотатство…»
Ибо для Малкини все происходящее в древлянской земле было страшным святотатством. Он продолжал служить своему князю, но на сердце будто камень лежал. И все вспоминалось, о чем просил перед страшной кончиной Игорь. Не о пощаде умолял, не за себя ведь боялся, а за племя древлянское, которое может теперь вовсе сгинуть…
Но об этом думать было тяжело, и Малкиня, отгоняя непрошеные, полные раскаяния мысли, шагнул следом за своим князем, чтобы быть рядом и упредить, если что неладное почувствует.
А вот сам Мал не чувствовал никакой опасности, никакого подвоха. Он ликовал. Пришла-таки, склонилась, признала, как исстари велось, что убивший мужа имеет право на его жену. Мал улыбался, не сводя глаз с этой величественной всадницы, в своем блистающем венце прибывшей к нему, чтобы назваться его женой. Ах, сколько же он мечтал о ней, сколько желал ее! И вот она здесь. Значит, правы были его волхвы, решив подчиниться Морене и Чернобогу, значит, получилось все у них, и древляне не только не пострадают от убийства русского князя, а и получат самое ценное, что есть у Руси, – правительницу Ольгу, а с ней и киевский престол для Мала. А еще она подарит ему сына. Ибо на Мала было наложено заклятие, что сына-наследника родит ему только она. И вот она здесь!
Ольге не нравилось торжество в его взгляде, он сам ей не нравился, был ненавистен… Но нельзя так. Она заметила, как позади князя скользнула высокая тонкая фигура волхва в черном – словно ворон темный, словно тень. Малфрида упреждала о нем. И Ольга стала думать о том, как речи с Малом вести, спешилась, склонилась столь низко, что ее длинные русые косы едва не подмели дорогу у его ног. Мал тут же поспешил ее поднять, в глаза заглядывал. Ольга же с трудом сдержалась, чтобы не плюнуть ему в лицо. Но эту мысль пришлось подавить, и княгиня быстро заговорила с Малом, нарушив покон[87], когда невеста не имеет права первая слова жениху сказать. Однако Ольга была не простая невеста. Она была правительница, которую восставший подданный принудил к браку.
– Нам надо обговорить все условия брачного ряда, Мал Древлянский. Я явилась сама, без сватов, а твои сваты…
– Да знаю уже, – махнул рукой Мал. Улыбался, отчего его круглые бледные щеки стали еще круглее, мягонький носик совсем утоп между ними. – Мне и посыльный твой, и мой Милюта то поведали. А свадьба-то наша когда?
Ольга заставила себя выдавить улыбку.
– Скорый какой! Мне еще надо тризну по мужу справить.
– Тризну?
Этого Мал не ожидал, стал оглядываться то на Малкиню, то на отставших было бояр и волхвов. Никто его о таком не упредил. Но Ольга настаивала: хочу, говорит, видеть могилу мужа моего, хочу холм возвести над его прахом. Разве древлян не учили, что князей только так надо провожать в последний путь?
Улыбки и недоумение Мала раздражали ее. Какое ничтожество!.. И этот хряк древлянский хочет сделать ее женой, мечтает с ее рукой стол киевский получить!..
Свенельд стоял позади Ольги. Ее мыслей он знать не мог, но он хорошо знал ее саму, поэтому и заметил, как обычно плавная речь княгини стала убыстряться, как всегда бывало с ней, когда волновалась. А тут еще и Малкиня рядом вертится, нахмурился вон, чуть склонил голову, как будто прислушивается к чему-то едва различимому. Ольга и впрямь говорила негромко, а тут еще эти песни воев позади:
– Ох, меду подавай стоялого,
Эх, снопы вяжите пышные,
Ох, усадим на них сударя с сударушкой,
На честном пиру,
Да на свадебном…
Свенельд соскочил с коня, шагнул вперед, а поклонился Малу так размашисто, что его корзно[88] златотканое полыхнуло, как солнечный луч, в этот серый туманный день.
– Прости, что вмешиваюсь, друже Мал, прости и ты, государыня пресветлая, но разве дело, когда столь нарочитые люди дела на дороге обговаривают? Нет, Мал, пусть у вас ныне законы Рода-прародителя и не святы, а у нас все одно принято, чтобы гостей сперва напоили, накормили, в баньке попарили, а потом уже и речи заводили.
Он говорил не останавливаясь, то Мала брал за руки, то Ольгу, то на Малкиню наступал, почти отстраняя его в сторону, зато к невозмутимому Пущу так подошел, что почти потащил того в терем, стал и иных бояр увлекать, говорить, что свита их вон как старается, распевает обрядные свадебные песни, надо теперь им дать горло промочить, угостить медом и квасом. И добился-таки, что все гурьбой двинулись к воротам Малино, входили с шумом, песнями и гоготом, где уж тут понять, что и у кого на уме. И все же Свенельд улучил миг, когда уже под навершием широких усадебных ворот оказался подле Малкини, и довольно бесцеремонно развернул того к себе.
– Эй, кудесник, тут тебя кое-кто видеть желает.
Кивок туда, где входили во двор три спутницы Ольги. Одна молодая, другая постарше, а третья не разберешь какая – в темно-красной пенуле с надвинутым на глаза капюшоном. Видел, как Малкиня замер, как смотрит, и опять ощутил злость. Так неужели и впрямь от этого хитрого древлянина в длиннополой, как у иного христианского священника, одежде понесла его боярыня? Ведь было же что-то некогда между ними, ведь не зря Малкиня так просил посадника за Малфриду, да и Малфутка потом всегда о нем ласково отзывалась.
Но именно эту его мысль и уловил Малкиня.
– Что? Малфутка здесь? Она не забыла меня?
– Как, забудешь тут, – процедил сквозь зубы Свенельд. – Твое дите у нее под сердцем.
Малкиня удивленно и словно обиженно поглядел на посадника. Но через миг его уже иное волновало: что, если кто узнает в спутнице Ольги ведьму? Ту самую, которую он некогда от костра спас да Свенельду передал, с непременным условием, что в древлянский край она никогда не возвратится… Так какого рожна, спрашивается, Свенельд опять притащил ее?
Но спрашивать уже было некогда. Свенельд с князем Малом и Ольгой поднимался на высокое крыльцо усадьбы, а Малфрида была тут, рядом, Малкиня даже уловил ее радостные мысли от встречи с ним. Радостные!..
Он бы и сам возрадовался, если бы так не волновался за нее. Вот и схватил за руку, повел за угол, протащил между дворовых построек и хлевов, пока не вывел через боковую калитку в частоколе, повел прочь мимо собравшихся поглазеть на прибытие гостей окрестных селян. Эти же селяне могли и обратить внимание на куда-то спешно идущего волхва со странно одетой, закутанной женщиной, но сейчас им было не до того. Они давно отвыкли от появления чужих в их унылом суровом мире, где вопли лешего у порога стали привычнее песен и плясок, и теперь только и твердили, мол, кончатся скоро наши напасти, Ольга Киевская смирилась, а значит, не нужно будет почитать темных богов. Теперь-де вновь люди вспомнят Даждьбога и Рода доброго, Перуну поклонятся, и он вновь кинет молнию сквозь тучи, принудив нежить затаиться в чащах и отступить перед силой людей, чтящих небожителей, а не силы мрака подземные.
Вот под такие шумные и исполненные надежды речи Малкиня и Малфрида прошли сквозь толпу, стали удаляться, миновали открытое пространство-межу, отделяющую усадьбу от опушки леса. Они скрылись под тяжело нависавшими еловыми ветвями, не заметив, как вслед за ними скользнул еще один из древлян. Не то воин, так как его куртка была обшита бляхами, не то лесной охотник, так как его осторожная поступь была не слышна среди валежин. Лицо его почти затенял куний колпак с низкими полями, только был виден аккуратный прямой нос и сильный выбритый подбородок, чуть раздвоенный небольшой ямочкой.
Древлянин тихо двигался, таясь за обросшими мхом еловыми стволами, в то время как Малкиня уводил ведьму по едва заметной лесной тропе.
– А ты не боишься этих лесов колдовских, Малк? – почти весело спросила у молодого волхва Малфрида, когда он остановился и она, невозмутимо расправив подол, уселась на одно из поваленных бревен. Подумала сперва, что ранее эти места были вычищены, дубы разрастались, привольно раскидывая могучие ветви, ели между ними стояли лишь кое-где. А теперь вон сумрак вечный, подлесок кругом пророс, лапы елей шатрами нависают до земли, мошка и гнус вьются из-под них даже среди бела дня. Да и был ли день белым? Вон туман вроде как сошел, а все равно сумрачно, неуютно, сырость пробирает.
