Она чувствовала, как он глядит на нее, и улыбнулась: лукаво и обольстительно, с той долей очарования, какое всегда сквозило в ее белозубой улыбке на смуглом лице, когда глаза ее начинали искриться, а пухлые губы могли отвлечь от серьезных помыслов любого мужчину. Очарование ведьмы… в нем была особая сила. Не важно даже, что эта ведьма на пятом месяце беременности.
Однако сейчас Малкиня как будто не отреагировал на ее лукавое заигрывание.
– А ведь из-за тебя Игорь погиб, Малфрида, – как-то торжественно произнес он.
Она это уже поняла. Но как догадался Малкиня из чащи? И она лишь повела плечом, заметив: дескать, рано или поздно бы Игорь смирился, что она жена Свенельда.
Но Малкиня думал о чем-то своем, его голубые глаза затуманились.
– Игоря никогда не любили у древлян, еще с тех пор, как он, только вокняжившись, подавил их мятеж и наложил более тяжелую дань[89]. Потом, уже при Свенельде, как-то племя смирилось, что под Русью находится. Я сам порой думал, что и так жить можно. А тут Игорь опять – злой, беспощадный, требовательный. Это не Свенельд, с которым договориться можно. Мы ему: мол, все уже взято, со Свенельда своего спрашивай, и наши закрома пусты. Он же: раз пусты, людьми возьму. Вот и брал в каждом селе то по юноше, то по девушке, а когда и по кузнецу мастеровому.
– Но ведь не на жертвенный же алтарь забирал людей! Пристроили бы древлян подневольных, в Киеве такие и сейчас есть, и ничего, многие давно выкупились, но что-то назад в древлянские чащи не просятся, прижились на хлебах полянских, в сапогах да в сукне добротном расхаживают.
– Да ну? Может, скажешь еще, что на рынки рабов древлян не отправляют? Не отдают в неволю, чтобы казну пополнить?
На это Малфриде нечего было ответить: знала ведь, что кроме мехов и меда купцы увозят на дальние торги и людей, а славяне всегда дорого ценились на иноземных рынках.
Малкиня же продолжал свой рассказ:
– Вот после того, как Игорь обобрал древлян и двинулся с войском восвояси, Маланич и предложил, как освободиться от жадной Руси. Сказал, что если принесем невиданную жертву темным, Кровнику и Морене, они силу силенную возымеют, а в благодарность и нам ту силу дадут. И жертвой таковой может быть сам князь и его дружинники. Но как было древлянам взять князя, когда он прибыл с войском отменных витязей, каждый из которых в бою стоит троих, если не более, лесных древлян? И вот тогда Маланич и придумал особую хитрость, какая могла отделить князя от его воинства.
Теперь в голосе Малкини появилось нечто столь необычное, что Малфриде не по себе сделалось.
– Я сам нагнал возвращающуюся с данью дружину Игоря и сообщил, что у меня есть весть для князя. А как мы отъехали в сторону, сказал, что меня отправила за ним Малфрида.
– Я?
– Да, ты, древлянка Малфрида, кудесница лесная. А не та, схожая с тобой, какая стала женой Свенельда. И в доказательство показал ему прядь светлых волос. Или забыла, что когда с Игорем сходилась, ты светлокосой была? Мне ничего не стоило найти среди наших баб такую же светловолосую, а со Свенельдом бы была темнокудрой. Вот я и убедил Игоря, что ты здесь в лесах обитаешь и ждешь его. И князь тогда прямо засветился весь. Сказал своей дружине, мол, идите с данью домой, а я возвращусь и пособираю еще. Ну не мог же он им поведать, что из-за лады своей опять возвращается? Стыдно ведь, князь как-никак, а вот так из-за бабы… Но слова те его слышали и наши древляне. Вот и поспешили сообщить, что Игорю мало той дани. А Маланич и произнес перед людным вече древлян те роковые слова: «Если повадился волк к овцам, то выносит все стадо, пока не убьют его». И ни один из присутствующих не сказал слова против. Игорь же ехал с малой дружиной, я сам его вел дальше от дорог к речке Гнилопяти, где его уже ожидала засада, и…
– Все, молчи! Молчи! – вскричала Малфрида и прямо кинулась на Малкиню, руками с растопыренными пальцами, казалось, в глаза ему сейчас вцепится.
Но молодой волхв легко перехватил ее руки, закрутил их ей за спину, а сам крепко прижал ее к себе, обхватил, удерживая, кричавшую и рыдающую. Она сперва билась, потом просто обмякла от плача. А на Малкиню так и нахлынули ее видения: вот Игорь на вороном коне в богатых мехах легко скачет вдоль заснеженного Днепра под градом Любечем и смотрит яркими синими глазами на стоящую на пригорке подбоченившуюся девушку в алом шарфе.
«– Ты чья же такая будешь?
– А ничья! Но захочешь – твоей буду!»
А вот Игорь стоит у высокого штевня крутобокой ладьи, ветер треплет его яркое синее корзно, развевает темно-русые кудрявые волосы с седой прядью ото лба. Игорь оглядывается на Малфриду и улыбается так нежно.
Или вот князь, с влажными, прилипшими ко лбу прядями, приподнимается на локте и смотрит еще затуманенными от страсти глазами. Шепчет: «Никого и никогда не любил я, как тебя, лада моя, древляночка колдовская».
Или еще… И еще… Смеющийся Игорь, задумчивый, печальный, властный. И в голосе его проступает горечь разлуки: «Обещай, что дождешься меня! Ведь без тебя я как парус без ветра, свеча без пламени, меч без рукояти…»
Нет, это был не тот князь-волк, которого ненавидел Малкиня, ненавидели все древляне. Это был князь Малфриды. Так вот кого любила она… когда рыдала на груди у Малкини, забыв схоронить свои помыслы, забыв, что ведьмы и любить-то толком не могут…
Но было еще что-то в ней, какие-то темные силы всколыхнулись вокруг нее, словно кто-то страшный и незнакомый. Лютый зверь выл в ней, как проклятый всеми вурдалак воет на луну в своем одиночестве. Нелюдь, другая душа ведьмы Малфриды. И на этот вой что-то откликнулось. Неведомая сила вдруг ударила Малкиню в живот, так что он отлетел, покатился по земле, задыхаясь.
Малфрида тоже пошатнулась, а потом вцепилась во что-то под широкой накидкой, склонилась, удерживая. На ее еще залитом слезами, искаженном плачем лице появилось удивление, почти страх. Малкиня пытался привстать, ловя ртом воздух, когда заметил, что из-под полы ее пенулы как будто выскочил большой паук, пополз, побежал по складкам пелерины, уворачиваясь и не давая Малфриде его поймать. Малкиня с удивлением понял, что это нечто вроде руки, странной, сморщенной, когтистой. Гадость какая!..
И вдруг это жуткое существо-рука отскочила и прежде, чем они опомнились, кинулась туда, где вдруг из кустов показалась лобастая медвежья голова. Медведь!.. Но летом медведи сыты и не опасны, а этот пер на них, глухо утробно урча и мотая головой. И только через миг стало ясно, что медведя просто гоняют расшалившиеся, вошедшие в силу дубравицы и лесовики[90], каким лишь бы зверю голову поморочить. Сами лесные духи только смеялись – беззвучно для людского слуха, но от этого еще более жутко, – а вот медведю от их щекотки и пинков было страшно, он ломил через заросли, не видя куда. И как раз на Малфриду и Малкиню, на людей.
Малкиня не успел схватиться за Моренины амулеты и встать, Малфрида и сойти с места не могла, а когтистая лапка уже с размаху ударила медведя в крутолобую голову, как раз над глазами. Словно перепелка порхнула, а сила удара была такая… может, Малкине даже повезло, что его не так отпихнули. Ибо медведь просто покатился кубарем обратно в чащу, зарычал уже не глухо и недоуменно, а во всю силу, от боли и удивления. И кинулся прочь, только треск и рык по лесу пошел. А все эти расшалившиеся бездумно, чуть не приведшие к беде лесные духи тоже испугались, растеряли привычное веселье, стали кричать, метаться с открытыми ртами, цепляясь кореньями-волосами за ветки. Сталкиваясь, дубравицы роняли свои сплетенные из дубовых веточек венки, с их ног осыпалась кора, лохматые лапки лесовиков расползались, и они падали на землю, укатывались кто куда клубками листьев и хвои. И продолжали кричать, причем так отчаянно и испуганно, что не только улавливающий страх иных душ Малкиня услышал их ужас. А лес вокруг зашумел, зашелся рыком, криками, треском, как будто убегал кто… Медведь, лесные нелюди, еще кто-то тяжелый, под чьей ногой громко трещал валежник и ломались кусты подлеска.
Малкиня все же поднялся, схватил амулет с выбитой на нем скалящейся улыбкой, стал что-то быстро говорить. Но отдернул руку: амулет Чернобога неожиданно стал горячим, как будто божество не помогало, а только злилось. Но помощь уже была не нужна. Лес стихал, кусты и лапы елей качались медленней, все успокаивалось.
Малфрида спокойно подняла оставшуюся лежать на земле отвратительную кисть, отряхнула ее от хвои и спрятала в калиту на поясе.
– Что это у тебя? – спросил Малкиня.
Ведьма одернула накидку, а на волхва взглянула едва ли не с вызовом.
– Что-то, как погляжу, не так и уверенно справляешься ты с разнузданной нежитью, ведун. Если бы не мой амулет, заигравшиеся духи посмеялись бы, наблюдая, как медведь нас дерет.
