То были дерзкие слова, Григорий это понимал, как и понимал, что он вызовет недовольство автократора[106], однако не хотел оставлять его в заблуждении.
– Так Ольга не помышляет о христианстве? – задал вопрос патриарх Полиевкт.
– Я бы так не сказал. Она мудрая женщина и много расспрашивала меня о вере, однако окончательного решения еще не приняла. И все же я очень надеюсь, что влияние и мощь империи будут восприняты ею как данность жизни народа, познавшего Бога, когда на него проливается великая милость нашего Создателя.
– А Русь настолько ужасна? – спросил император Константин. – Погрязшая в язычестве, в неверии, в глуши своих дикий степей и лесов?
Григорий помедлил, прежде чем ответить. Что ж, Русь действительно дикая страна, но не настолько, как можно представить отсюда, из сверкающих чертогов Палатия. Ибо при госпоже его Ольге Русь сильно изменилась в лучшую сторону: прекратились войны внутри державы, жилища стали строить не только как убежища, но уже с намеком на красоту и уют. Наладилась и торговля, сглаживаются различия в говорах, люди начали лучше понимать друг друга, подчиняться единой правде – так на Руси называют основной закон. И все же, несмотря на все успехи правления Ольги, ее страна по-прежнему разъединена. Григорий видит причину этого в том, что каждое племя русов еще поклоняется своему божеству. Кто почитает Даждьбога солнечного – в основном это земледельческие племена, кто Велеса, покровителя богатства, – его особенно чтут в градах, где идет торговля; воинство же возвеличило громовержца Перуна, и этот бог ныне особенно велик, так как воины на Руси считаются лучшими мужами. А вот на окраинах, в глухих селениях, по-прежнему поклоняются идолу, какой воплощает в себе Рода – создателя людей и кровного родства, заботящегося о том, чтобы в любую годину люди держались вместе, переживая лихолетье. Есть и другие боги, и, пока славяне будут почитать их и приносить им жертвы, они не только останутся в невежестве и разобщенности, но никогда не станут единым государством. Вот в этом и убеждал Григорий свою госпожу, ибо она умна и практична, а он надеется заинтересовать ее принять христианство, потому что уверен, что, войдя в купель, она получит милость и благодать от Господа, проникнется к Нему всей душой. И если подобное случится, то кто знает, может, Ольга Русская и станет однажды подобно Святой Елене[107] поборницей веры настолько, что даже люди ее крестятся, и тогда над варварской Русью воссияет на века свет истинной веры.
Константин слушал Григория, не перебивая. Этому багрянородному наследнику империи[108], столько лет отстраненному от престола при временщиках, долгое время приходилось утешаться занятиями науками. Отсюда было и его стремление узнать побольше об иных краях. И сейчас, слушая прибывшего откуда-то с конца света Григория, он испытывал неподдельный интерес, в то время как другие присутствовавшие уже проявляли нетерпение. Наконец Никифор Фока не сдержался и спросил: если Русью сейчас правит женщина, то достаточно ли она уделяет внимания русскому воинству, ибо им необходимо заняться вербовкой варягов, какие всегда приходили с Руси. Или через земли Руси – подсказал его племянник Иоанн Цимисхий. Григорий заметил, что уже упомянул, что витязи на Руси всегда считались лучшими людьми, и это стало особенно важно сейчас, когда вырос и встал во главе войск сын Ольги Святослав. Он еще молод, но уже понятно, что это будет великий воитель. А вот куда он направит свои отряды – это еще надо предугадать.
– В ваших словах кроется угроза? – Никифор Фока нахмурился.
– Это можно считать предостережением, – уклончиво ответил Григорий. – Русские князья не единожды поднимали оружие против богохранимой Византии. Но если союз с Русью останется в силе и в дальнейшем, витязи скорее станут служить в войске императора, чем пойдут против нее войной. Поэтому сейчас, когда княгиня в Константинополе и есть возможность убедить ее принять истинную веру, такой союз может продлиться долгие, долгие годы.
– Мне не совсем любо, – начал патриарх, – как вы склоняете архонтессу войти в купель, прибегая к помощи корыстных убеждений. Но, как говорится, пути Господни неисповедимы. Может, и впрямь стоит изначально просто убедить ее в принятии веры как к выгодной сделке, а там она и сама поймет, что христианская вера – единственно истинная. И пусть Бог довершит остальное!
Присутствующие произнесли «аминь», а потом Полиевкт стал читать «Отче наш», и все вторили ему, опустившись на колени.
Однако не было еще закончено моление, как откуда-то извне послышалась веселая музыка, а затем распахнулась невысокая посеребренная дверь. Сначала в покой вбежал огромный пятнистый дог и, помахивая тонким хвостом, стал ластиться к встававшим с колен высокородным особам. Потом, держа в руке виноградную кисть, зашел нарядно одетый белокурый юноша, а следом появилась очень красивая молодая женщина. Она же и закрыла за собой дверь, отчего в помещении стало тише, звуки музыки и голоса свиты вошедших стали удаляться. Белокурый юноша бесцеремонно уселся в одно из кресел, в то время как его прекрасная спутница примостилась на небольшом табурете у его ног.
– Только не начинайте ругать меня, отец, – поднял руку наследник Константина Роман. – Я ведь ваш соправитель и имею право быть в курсе событий. Так что нам с Феофано желательно узнать все, что поведает ваш шпион, – он слегка кивнул в сторону Григория, – о своей госпоже из дикой Скифии, а также проведать, правда ли, что она ничего не опасается, пока с ней ее могущественная ведьма?
Роман говорил, продолжая покусывать виноградную гроздь, и при этом ласково трепал по загривку прильнувшего к нему дога. Было похоже, что его вопросы скорее подсказаны кем-то другим, и этот другой – вернее, другая – была тут же. Григорий видел, как горят темные очи юной жены Романа, как внимательно она смотрит.
Священник сразу понял, кто этот веселый белокурый юноша с румяными щеками и атлетической фигурой и кто его дивно прекрасная спутница с огромными глазами и черными косами, уложенными короной на голове. О ней многое рассказывали в Царьграде. И хотя после брака с наследным царевичем она взяла благородное имя Феофано, многие помнили ее простой прислужницей в трактире, когда она ходила с подносом и отзывалась на плебейское имя Анастасо. Но однажды эта чернокосая красотка приглянулась легкомысленному Роману и завладела его сердцем настолько, что он вопреки воле родителей сделал ее своей венчанной супругой. Еще говорили, что Феофано не только дивно красива, но и очень умна. По крайней мере то, как она смотрела на Григория – внимательно, изучающе, цепко, при этом прикрывая интерес известной долей спокойного высокомерия, – указывало, что эта дочь трактирщика знает, как себя вести, чтобы произвести впечатление и не вызвать нареканий. А еще Григорий отметил, что если Константин и патриарх почти не обратили на Феофано внимания, то Никифор и его племянник Иоанн Цимисхий смотрели на нее с немым восхищением. И, видит Бог, она стоила того!
Тем не менее особо об этом Григорий не задумывался. Появление молодой венценосной четы подсказало священнику, что его призвали не только для того, чтобы вопрошать о готовности или неготовности язычницы Ольги к вступлению в купель. Их интересовала ее странная спутница – ведьма. После того, что недавно случилось во Влахернском храме, весь город только и говорил о чародейке русской княгини. Причем эта новость уже обросла самыми невероятными подробностями: мол, ведьма прямо в храме превратилась в крылатого демона, летала над головами верующих, пока не погасила все свечи, не осквернила все иконы, и лишь тогда выпорхнула в окно, и теперь никто не ведает, где она.
Император при неожиданном появлении сына и невестки не выказал волнения или возмущения, только его мраморные щеки слегка порозовели, что указывало на сдерживаемый гнев. Ибо хоть император и давал понять, что Григорий, будучи греком по происхождению и священником христианской Церкви, остается его подданным, но все же был достаточно проницателен, чтобы уразуметь – тот слишком долго служил при русской архонтессе и слишком был к ней приближен, чтобы не стать ее человеком. Поэтому он и сказал без обиняков:
– Каково бы ни было наше почтение к мудрой правительнице варваров Эльге, как бы мы ни желали лицезреть ее при нашем дворе, мы не можем допустить встречи, пока при ней ее демон.
Это же подтвердил и патриарх:
– Святая Церковь всегда боролась с нечистью. А спутница архонтессы явила себя многим взорам именно как дьяволица, которая смутила и напугала наших подданных и осквернила наш храм. Так что пока досточтимая Эльга не отдаст ее на суд Церкви, не может быть и речи о том, чтобы ее приняли при дворе нашего богоизбранного императора.
Григорий покорно склонился, сказав, что передаст эти слова своей госпоже.
