Прибрав к рукам большую часть Ямала и взявшись за города, Митаюки предполагала договориться с этим колдуном, привлечь на свою сторону, пообещав второе место в знатности среди всех оставшихся чародеев. Первое, само собой, она припасла для себя.
Сделать свой род вторым, а не седьмым, с мечтами о шестом или пятом месте… Колдун не мог не согласиться на подобное предложение.
Но сей шаг Митаюки-нэ планировала еще только на будущую осень! И если Тадэбя-няра посетили сходные идеи уже сейчас – значит, что-то случилось. Нечто очень серьезное, коли заставило старшину смирить гордыню и самому побежать к гонимому бродяге, просясь к нему в помощники.
– Второе место всегда лучше седьмого, – в задумчивости пробормотала Митаюки-нэ. – Либо Тадэбя-няра сильно оскорбили при дележе оставшихся званий, либо… Либо я чего-то не знаю.
Забота о раненых и хозяйственные хлопоты поглотили в последние дни все ее время, и уже очень, очень давно юная чародейка не смотрела на мир с высоты птичьего полета черным глазом стремительной сойки.
Прислужница смерти оглядела двор с накрытыми столами, выставленные за стенами бочонки, посмотрела в сторону бани и поняла, что сегодня опять не сможет вырваться в небо хотя бы на пару тихих вечерних часов. С разгадкой накопившихся секретов придется обождать.
* * *
Слабое пушистое касание скользнуло от шеи к позвоночнику и обратно, заставляя Митаюки-нэ отвлечься от теплой дремы, но не вырывая из нее. Теплое дыхание в затылок, прикосновение ладоней к бедрам, поцелуй в шею – и сладкое томление потекло по телу, превращая границу между сном и явью в зыбкую мечту, в волшебство, исполняющее все тайные, самые сокровенные желания. Девушка слабо застонала, удерживаясь на этой грани, не поддаваясь ни огню, ни неге, а просто утопая в блаженстве, отдаваясь мужской ласке целиком и полностью, не забирая ничего в свою волю – и была вознаграждена щекочущими поцелуями меж лопаток, нежными волнами тепла чуть ниже спины – и сильный толчок отправил ее, словно в пропасть, в огненную бездну сладости, в бездну без верха и низа, без начала и конца, качая и кружа, то оставляя парить, то вскидывая к высотам блаженства, то скатывая по склону желания и жажды – и снова подбрасывая…
И вдруг все кончилось!
И она с некоторым разочарованием открыла глаза, посмотрела могучему мужу в лицо, с надеждой улыбнулась:
– Какой чудесный сон мне только что привиделся…
– Побольше бы нам таких снов, – согласился атаман.
– Побольше… – Митаюки-нэ поцеловала его и поднялась.
Ничего страшного. Не повезло в этот раз, будут еще сотни других. Приручивши демона войны, не стоит сетовать на то, что у него плохо получается быть нежным бельчонком. Спасибо, научился хоть каким-то ласкам, а не хапает, словно кусок мяса, чтобы сожрать не жуя и, утолив голод, умчаться к более важным делам. Пытается быть нежным. Нежным с нею. Значит, тянется именно к ней, желает именно ее, а не просто удовлетворяет обыденную потребность.
– Люблю тебя, мой великий дракон, – повелительница севера поцеловала мужа еще раз и вышла из опочивальни.
В горнице испуганно зашевелились шкуры – но ведьма сделала вид, что ничего не заметила, прошла дальше, остановилась на гульбище, подняла лицо к светлеющему небу. Сделала несколько глубоких вдохов, обошла двор, спустилась к кухне, где уже суетились две стряпухи. Одобрительно кивнула, зачерпнула из миски горсть чищеных кедровых орехов, пошла дальше, по чуть-чуть отправляя ядрышки в рот. Задумчиво посмотрела на ворота, все еще опущенные, поморщилась, опять поднялась наверх, но теперь уже на самую башню, вознесшуюся над южным углом твердыни.
– Ясного тебе дня, белая госпожа! – выпятил грудь статный воин, и Митаюки с удовольствием отметила нотки вожделения в его эмоциях.
– Спустись на стену, неси службу там, – ответила ему чародейка. – Скажи, здесь я желаю помолиться, и пусть меня никто не тревожит.
– Да, белая госпожа, – безропотно подчинился паренек, и черная ведьма осталась одна.
Митаюки-нэ перекрестилась, опустилась на колени, перекрестилась снова, рассыпала оставшиеся ядрышки перед собой, сделала глубокий вдох и полуприкрыла глаза.
Вскоре перед ней на плотно сбитый тес опустилась крупная сойка и принялась отважно клевать светло-желтые, как кожа ребенка, зернышки. Птице предстоял очень долгий и тяжелый день, и она запасалась силами.
Плотно набив живот, пичуга спорхнула с башни и понеслась на запад вдоль русла прохладного величавого Ямтанга. Уже через час она сделала круг над брошенным всеми острогом. Волоку больше никто не угрожал – и потому его не имело смысла защищать. Теперь твердыня, за которую отдали жизни бесчисленные воины, была полна дикого пирующего зверья, хищников и падальщиков, зверей и птиц – каждый находил поживу по вкусу.
На Варанхае искать было нечего – зачем казакам река с давно присягнувшими им на верность селениями? И потому сойка повернула на юг, мчась над широкой просекой, оставленной в зарослях под кронами могучих деревьев тысячами ног, бивней и топоров.
Здесь тоже хватало брошенных без погребения тел, но вот хищников встречалось куда меньше. В воздухе пахло кострами, иногда слышались крики, виднелись дымки. В общем, люди еще не оставили этих мест на милость всепобеждающих джунглей. Просто разбрелись по сторонам на охоту – в поисках добычи.
Сойка продолжала хлопать крыльями в поисках чего-либо более важного, нежели разборки в лесной глубинке. Час, другой полета – и вот джунгли стали редеть, уступая место множеству тропинок и даже дорог, просека сузилась, внизу промелькнули несколько селений… В которых на месте святилищ чернели пепелища, а на краю поляны возвышался новенький белый крест.
Верный знак того, что здесь побывали если не сами казаки, то кто-то из их верных сподвижников! Значит, птица была на правильном пути…
На солнце внезапно блеснули золотом несколько кулеврин – и сойка резко отвернула, уселась на отдых на верхней ветке высокого каштана. Отсюда ей все было видно как на ладони.
Казаки двигались мимо речной излучины, через порезанное грядочками поле. Их целью был огромный стольный город, населенный никак не меньше чем двумя тысячами жителей – многочисленные дома усеивали все открытое пространство, что только открывалось глазу. Величественное святилище возвышалось над омутом, оскалясь черепами сразу трех двуногов, центральную площадь окружало никак не менее тридцати кострищ, идущих двумя полукругами. Дома Девичества и Воинов скрывались где-то за священными рощами – сойка со своего насеста не видела даже кончиков крыш.
Наступающий отряд трудно было назвать казачьим: иноземцев было всего пятеро при четырех кулевринах, остальные полторы сотни бойцов составляли сир-тя. Сир-тя же и противостояли наступлению – почти три сотни мужчин… Среди которых не имелось ни одного сильного молодого парня в тунике воина. Впрочем, наверняка многие из зрелых мужей, замерших с копьями в руках, когда-то в юности тоже проходили обучение хитростям войны.
Нападающие вдруг застыли в неестественных позах – кто отставив ногу, кто полуповернув голову, кто раскрыв рот и вознеся руку. Значит, город защищали сильные колдуны, сумевшие подавить волю врага даже на таком удалении. Местные мужчины пошли вперед, чтобы перебить парализованного врага. Но…
Енко Малныче не мог защитить свое войско от более могучих колдунов. Но зато смог перехватить волю казаков, ведь он был многократно ближе к ним и потому воздействовал сильнее. Что должен делать иноземец в такой ситуации, все христиане знали отлично: опускать фитиль в запальник. Енко смог заставить пушкарей сделать это – и картечный залп разом снес весь левый край защитников города, истребив не менее полусотни язычников. Уцелевшие повернулись и побежали. Нападающие очнулись и ринулись следом, размахивая копьями и топорами.
Похоже, что колдуны, не ожидавшие этакого поворота, растерялись и упустили власть над врагом, пытаясь остановить собственные отряды. И вскоре сие им удалось: горожане замедлили бегство, сбились в толпу, развернулись, выставили копья. Но до стычки дело не дошло – атакующие частью попадали с ног, частью замерли. Чародеи опять подавили их волю.
И вновь защитники двинулись вперед, неся смерть врагу.
Грохнул залп.
В этот раз пушкари били не картечью, а ядрами. И не по воинам, а по далекому, но хорошо видимому, открыто стоящему святилищу. Едва здание вздрогнуло – паралич с воинов спал, и началась настоящая, кровавая битва. Мужчины ловили друг друга в длинных выпадах на наконечники копий, прорывались между древками и разили топорами и палицами, раскалывая черепа и кости, обрубая руки.
Казаки дали еще залп вдаль, потом перебежали вперед, чуть обходя врага со стороны реки – и кулеврины жахнули картечью вдоль строя вражеских воинов, снеся чуть ли не половину воинства. Остальные, не выдержав столь близкого касания смерти, побежали. Победители ринулись следом, норовя уколоть трусов в спину или рубануть затылок. Армия стала растекаться по городу, ловя девок, вспарывая животы мужчинам, врываясь в дома. Несколько сир-тя распороли стены святилища, торжествующе опрокинули языческого идола в совсем близкий омут, что-то раскидали, что-то забрали, отошли – и капище стремительно полыхнуло огнем…
