– Нож у колдуна остался, – сказал Смеян. – Он его за пазуху спрятал. И Всеведа с Заряной тоже у него. Пленницы. Но он их в рабство продавать не будет. Ему гиперборейскую скрижаль бы только получить, и после этого он Всеведу убьет, потому что боится ее. Я видел, что он ее боится. Он не может с ней справиться, Всеведа очень сильная…
– И здесь тоже ясность появилась. Значит, и мне к нему же дорога лежит… – сказал хмуро сотник. – Как только встанет на ноги Велемир, мы двинемся в городище Огненной Собаки, а оттуда уже – своих спасать…
– И я с тобой… – сказал сзади тихий голос. – Дядюшка Овсень, не оставляй меня одного на погибель в слезах. Я тоже пойду спасать тетушку Всеведу.
Овсень обернулся. За его спиной с большущим мешком за плечами стоял маленький добрый домовушка Извеча, про существование которого сотник за другими делами совсем забыл.
– Конечно, Извеча, – согласился Овсень. – Разве ж я тебя оставлю…
Добряна повернулась и лизнула Извечу в бородатую щеку. Тот сбросил мешок и обнял волкодлачку за шею – узнал Добряну сразу.
Они были почти одного роста…
Путники ускорили шаги, хотя Ансгара пришлось не слишком вежливо подтолкнуть в спину. Толкал дварф-кузнец, у которого широкую волосатую руку легкой назвать было трудно, и толкал довольно бесцеремонно, мало считаясь с титулом юноши.
И второй нелюдь Хаствита поддержал.
– Идем, идем… Не растягиваться и не отставать. Титмар, не отставай, – скомандовал маленький причальный Хлюп так грозно, что суровый пожилой кормчий, первым вышедший на дорогу с грязного и опасного, чуть не забравшего его болота, а теперь шел, основательно задыхаясь и потея, замыкающим, невольно подчинился мелкому нелюдю и ускорил шаги. – Пока болото не прошли, идем так быстро, как хватает сил. Шевелим ногами.
Привычный к своей корме и к долговременному твердому стоянию на двух ногах на качающемся настиле, Титмар вообще плохо переносил пешие походы, и потому идти быстро ему было трудно. Да и возраст свое брал – обильная седина в волосах и в бороде, как известно, сил мышцам не добавляет. Но он молча старался и, тем не менее, постоянно отставал.
Однако дорога вдоль болота, откуда по-прежнему доносились угрожающие звуки, а несколько раз Ансгара опять звали голосами отца, матери и дяди Фраварада, тянулась не долго. Но теперь эти голоса и другие звуки и зовы пугали только прохожих, которых на дороге встречалось немало. Да и то не столько пугали, сколько удивляли, потому что все знали нелюбовь недоброй нечисти к солнечному свету. Но, если уж выбралась вся болотная склизь на свет, значит, есть тому причины, и людям лучше от болота подальше держаться и миновать его, насколько это возможно, быстрее. И прохожие жались к другому краю дороги, чтобы избежать нежелательной встречи, пусть этой встречей грозили и не им, и вообще грозили на каком-то иностранном, незнакомом языке. И, на всякий случай, перехватывали поудобнее дорожные посохи, чтобы иметь возможность воспользоваться ими и отвадить от себя нечисть. Среди славян-русов, живущих в краю многих болот, такой способ общения с зыбким миром считался нормальным, и немало шишимор было вбито в грязь такими посохами еще до того, как они успевали сказать первое коварное слово. Старики говаривали, что раньше нечисти не в пример больше было. А как начали ее в грязь вбивать, то поубавилось. И молодые люди надеялись, что к их старости вообще всех изведут.
Скоро укатанная и утоптанная земля, с одного края обложенная даже большими камнями и целыми горками, составленными из малых камней, показывающими направление зимой, когда на дорогу ляжет снег, увела путников от камышей и болота в сторону, и угрожающие звуки остались где-то далеко. Можно было идти спокойнее и чувствовать себя в большей безопасности.
– А сильная какая эта Ксюня, – вспомнил вдруг Хлюп, весело вспомнил, чуть не с восхищением. – Посмотришь ведь, думаешь, усом мотнешь и перешибешь эту кишку. Я и не представлял, что она так может дрын из рук вырвать. Ручонки скрюченные, плечи согбенные, пузо выставлено… А силища под лысиной живет. Теперь, то есть под лысиной осталась.
– А меня в трясину столкнула, – сказал Титмар из-за спины нелюдя. – Только посмотрела, ручонками костлявыми взмахнула, ноги подогнулись, я и свалился, будто меня обухом топора огрели. А меня, сколько себя помню, самый сильный шторм с ног не валил. Волной штормовой много раз накрывало – в весло двумя руками вцеплялся и выстаивал… Привык за весло крепко держаться… А однажды в бою, помню, когда мы по землям франков погуляли, конник с копьем атаковал, я щитом прикрылся, копье в щит воткнулось, острие у меня под мышкой прошло и застряло. А конник, что копье не выпустил, с коня слетел. Свое же копье его и выбило. Но я ведь на ногах остался. А тут, шлява шепелявая. И что собака ее не погрызла.
– Кстати, Хлюп, что ты говорил про Огненную Собаку? – вспомнив всю картину происшедшего, спросил Ансгар у причального. – Она к нам какое отношение имеет?
Огненная Собака почему-то по-прежнему продолжала волновать юного конунга, и он хотел узнать о ней как можно больше. А нелюдь, чувствовал юный конунг, не будет грубить при рассказе, как грубил минувшим вечером стражник у ворот. Специально грубил, чтобы его впредь не расспрашивали и дремать не мешали.
– А кто, ты думаешь, этого доброго огнеглазого пса к нам прислал? Как он на диком берегу оказался? – кивнул Хлюп на ровно бегущее рядом с ними большое и сильное животное. – Это городской пес, и не охотник, что сам себе пищу в лесах добывает. Этот без людей не проживет и потому всегда к людям добр. Ему вообще в лесу, по правде говоря, и делать без людей нечего.
– Думаешь, Огненная Собака?..
– Больше никто собак послать не может. Такая собака всегда за человеком идет, а тут сама прибежала. Она Огненной Собаке подчинилась, ее поручение выполнила. Да ты же сам видел, как она волосы шишиморе сожгла! А это уж только Огненная Собака может. Огненная Собака через всех других собак города действовать может. А уж сжигать – это только она, и никто другой. Тем более через чужие глаза…
– Такие же, только коричневые, почти рыжие, у городских ворот, я видел, сидят, – сказал юноша. – Тоже спокойные. Не лают, не сторожа.
– Да, они и рыжие бывают, и черные, и белые с черным, и серые, но таких сейчас стало мало. Все они в городе живут, и все людям помогают, где могут. Больше сети с рыбаками тягают… Иногда купцы наши их с собой в плавание берут. Бывали случаи, когда ладья разбивается, а собака человека спасает. Вытягивает на берег. Такая уж это собака. Когда нужно, они и охраной станут. А подчиняются все они Огненной Собаке. Что та велит, то они и делают. Я потому и думаю, что на берег этого пса Огненная Собака прислала. Специально, тебя спасти. Нужен ты зачем-то людям, городу нужен, вот и прислала. Она, как волхвы говорят, все наперед знает.
– А как она прислать может? – не понял простодушный Ансгар.
– Пролаяла что-то, – подсказал Титмар. – Как еще собаки говорят…
Хлюп засмеялся.
– Подумала и прислала. Ей это не трудно. А потом и волосы шишиморе подожгла. Что видят глаза любой городской собаки, то видят и глаза Огненной Собаки. Ни одна простая собака волосы поджечь не может, а Огненная Собака в один миг Ксюню лысой сделала… Вот ей шиш[88] родимый вечерком-то наложит кулаком по этой лысине… И все силы из головы вышибет, чтоб дрын больше ни у кого не вырывала. Шиши всегда волосами своих шишиг гордятся. Друг перед другом, я слышал, хвастают… Но против Огненной Собаки что шишига, что шиш – ничто…
– Она что, Огненная Собака – местный бог? – спросил Титмар, с трудом переводя дыхание. Быстрая ходьба для кормчего оказалась тяжелым испытанием.
– Боги и у людей, и у нелюдей здесь другие, – ухмыльнулся Хлюп. – А Огненная Собака просто-напросто хранительница города[89]. У вас же есть тоже какие-то хранители… Хаствит вот про драконов подумал. А здесь – Огненная Собака… Говорят, это с древних времен повелось. Племя выбрало себе охрану, и с тех пор Собака их охраняет… И помогает она людям… Но только тем, кто честное дело делает… В обмане бояться ее след – накажет так, что память надолго останется… Как у шишиморы… А вот, кстати, и другие защитники города – стража дозорная, варяжская, – показал маленький нелюдь кивком головы. – За порядком следит, чтоб разора на дороге никто путникам не чинил. Город торговый разбоя не любит, потому и вас, диких урман, не всегда с лаской встречает…
Навстречу им ехало три конных воя. Все трое кольчужные, при шлемах с яловцами[90], при щитах, при копьях, при луках, хотя это были и не стрельцы, как сразу определил Ансгар. У стрельцов сложные луки, мощные и длинные. У стражников были простые, как у скандинавов, хотя с небольшого расстояния любую кольчугу пробить стрелой и такие смогут. Да и тулы, притороченные к седлу, показывали стрелы не такой длины, какими стреляют страшные для врага славянские стрельцы. Еще отец говорил Ансгару, что будь у славян стрельцов побольше, против них вообще воевать было бы невозможно. Но сложный лук и делается долго, и стоит дорого, и обучить стрельца – дело долгое и дорогое. Можно много мальчишек научить тетиву натягивать. У славян руки крепкие. И учат многих. Только в детстве еще трудно понять, из кого настоящий стрелец получится. Из большинства не получается, потому что основная тренировка не руки касается, а глаза. Глаз, в отличие от руки, развивается труднее, если развивается вообще.
