К воеводе на второй этаж поднимались по широкой лестнице, способной пропускать сразу троих, идущих в ряд, не задевая друг друга плечами, даже если плечи эти очень широки. И первыми, так вот в ряд, поднялись вои варяжской стражи. За ними шел Ансгар, за конунгом Титмар, а позади пристроились Хаствит с Хлюпом.
В большой комнате, называемой здесь горницей, вдоль окон одной из стен стояли широкие скамьи, на которых никто сейчас не сидел, но поместиться здесь могло много народа. Видимо, горница предназначалась для советов. У дальней короткой стены стоял широкий стол, за которым было устроено большое кресло, но и в кресле никого не было.
– Подождите, – сказал вой с громоподобным голосом, но сейчас он старался говорить едва слышно, оберегая, видимо, покой воеводиного дома от почти разрушительных звуков, и вышел в боковую дверь. Однако тяжелые шаги его голосу соответствовали и гулко отдавались под толстыми потолочными балками. Свой вес вой убавлять по собственному желанию, как голос, не умел, следовательно, и сделать поступь более легкой ему было трудно.
Ждать пришлось недолго, дверь распахнулась, и в горницу стремительной легкой походкой вошел воевода Вихорко. Вездесущий Хлюп уже успел сообщить конунгу, как зовут воеводу. Сейчас, в помещении, воевода казался старше, чем накануне вечером показался норвегам во дворе у кузнеца Даляты. Сблизи, даже при неярком освещении горницы, было видно множество седых волос в его светлой бороде. Но он был так же стремителен, так же подвижен любопытным взглядом и скор на слова и жесты.
– Встречались мы вчера с урманами у Даляты… – на ходу отвечал воевода Вихорко, продолжая разговор с воем, его позвавшим. – Если после боя они, да еще из воды вытащены, знать, голодны быть должны. Прикажи-ка, Баташ, квасу принести, и чего на стол поставить… Кулагу[100], хлеба с лебедой[101] и еще что там найдется… А мы пока поговорим…
И воевода махнул рукой, сам направляясь к креслу и норвегов с нелюдями приглашая устроиться на скамье, что стоит поближе. Они устроились под окном, по левую руку от хозяина, который для беседы даже кресло от стола в их сторону повернул. А громогласный стражник Баташ, чтобы передать распоряжения воеводы, вышел в ту же дверь, в которую привел Вихорко.
– Говорят, за росстанью[102] вас встретили… В городище шли, только что его покинув… Я не понимаю… – воевода начал разговор скороговоркой и сразу вдруг перешел на другую тему, не закончив говорить то, что начал. – Я рад приветствовать в своем доме сына конунга Кьотви, которого знавал лично и как врага, и как союзника, и как гостя, которого принимал в этой же комнате ровно год тому назад. Благосклонно ли относится О́дин к его годам?
– Один даровал ему высшую милость, призвав к костру в Вальгалле, – сказал Ансгар достаточно сдержанно, потому что воспоминание об отце, бывавшем в этой комнате, что-то сжало в груди и опять напомнило юному конунгу о его сиротстве.
– И ты теперь, стало быть, достойный наследник титула и меча? – взгляд воеводы остановился на мече Кьотви, висящем у юноши на боку и своей приятной тяжестью придающем ему уверенность в себе.
– Ансгар Разящий очень достойный наследник… – вмешался в разговор причальный Хлюп. – В этом сегодня на рассвете убедились даже всегда недоверчивые свеи. А мы все готовы засвидетельствовать это. Меч Разящего не находил себе достойного противника…
– Меч или сам конунг? – с усмешкой переспросил Вихорко.
– Меч без руки мало чего стоит, даже самый хороший меч из тех, которые кузнец Далята выковал, – настаивал маленький нелюдь, взяв на себя роль скальда[103] и защитника одновременно.
– Ладно… Так что произошло? Рассказывай ты, нелюдь, потому что конунгу трудно, видимо, слова на нашем языке подбирать, или он просто высокой скромностью обладает.
– Он очень скромен, как всякий вой, и не любит много слов, как всякий урманин… – дал Хлюп новую лестную характеристику Ансгару. – Я расскажу, что знаю…
И он принялся рассказывать, но, действительно, только то, что знал. Зато рассказал в подробностях и все о собаке, оставшейся ждать их у крыльца, и о встрече с шишиморой Ксюней, и о Волосе Мары, который Мара требовала вернуть, и о голосах, что лились с болота им вслед. Не забыл рассказать и о том, как кузнец Далята отпустил с урманами домой дварфа-кузнеца Хаствита, и как его самого отпустили прокатиться до поворота на Русу и обратно.
Вихорко слушал, не перебивая, иногда только комментируя рассказ взмахом руки. Ансгар уже заметил, что воевода имеет беспокойные руки и любит жестикулировать, но эти жесты его, как и полные любопытства глаза, показывали только интерес к рассказу, но никак не перебивали слова.
– Из тебя получился бы хороший скальд, если бы ты отправился с Ансгаром Разящим на его родину, – слегка ревниво заметил воевода, когда Хлюп закончил и в знак этого отступил на шаг.
Все люди в городище знали, что Вихорко весьма гордится своим умением мечника и не любит, когда за это же хвалят других, отнимая, как ему казалось, частицу славы у него самого. Но Хлюп к людям не относился и вообще раньше только со стороны видел воеводу, но никогда не общался с ним. Откуда же маленькому нелюдю, к которому все местные люди относятся чуть свысока, знать характер такого далекого от него и высокого по положению человека, как Вихорко. А улавливать настроение людей по взгляду нелюдь не умел и не собирался этому учиться, поскольку у нелюдей понятия о правдивости существуют свои, и они их придерживаются.
– Я старался сказать правду, воевода, – тем не менее, не смутился нелюдь. – Что видели мои глаза, то и говорил язык. И Хаствит может подтвердить мои слова.
– Да это я понимаю, слова немого гнома очень ценны… – засмеялся воевода, но тут же понял, что ведет себя невежливо по отношению к гостю, и постарался исправить положение. – Но у меня нет оснований сомневаться в воинской доблести конунга, и потому я верю тебе. Мне не ясно только одно. Почему свеи напали на урман? Они же, насколько я знаю, добрые соседи и против нас выступают обычно сообща. Самому приходилось рубиться одновременно и с теми, и с теми. Да и свежий пример есть – кровавый набег на Бьярмию. И свеи, и урмане там были вместе. Два урманских вождя со своими воями, и много свейских воев. Так почему здесь не так? Что они здесь не поделили? Значит, была причина?..
– Об этом может только сам Разящий рассказать, – нелюдь сделал и второй шаг назад, к лавке, и сел, завершив свою сказительную миссию.
Пришла очередь рассказывать юному конунгу.
Но Ансгар начать свой рассказ не успел, потому что в горницу вошли две женщины и на деревянных резных подносах внесли еду, которую стали расставлять на столе перед воеводой. Впрочем, еды было не так много, и вся она была простой, и много времени сервировка стола не заняла. Женщины сразу вышли.
Юный конунг не мог не заметить, что в Норвегии только в их доме так сервировали стол, и этот обычай принесла мать, получившая его от своей матери-гречанки. В других же домах, даже в домах самых знатных людей, ели привычно из общего котла, и даже редко делали это за столом, потому что стол не в каждом доме имелся.
– Придвигайте свою лавку к столу ближе, – распорядился Вихорко как гостеприимный хозяин. – Я с вами трапезу разделить не смогу, поскольку сам только что из-за стола, в гостях был, меня накормили так, что конь еле принес, и вообще лопнуть боюсь, но угостить вас, чем Скотий Бог[104] послал, буду рад.
На столе стояла большая глиняная посудина с кашей, вторая такая же посудина с кулагой, несколько видов вареной и запеченной мягкой речной рыбы, ломтями нарезанный пышный хлеб, глиняный жбан с квасом, и каждому из четверых гостей выделили по отдельной глиняной тарелке и деревянной ложке. Судя по тому, как неуверенно взяли ложки в руки конунг с Титмаром, вечерний урок хозяина причала Вакоры был еще плохо усвоен…
* * *
Славянский обычай не разговаривать во время еды о делах был соблюден. Разговор продолжили только тогда, когда те же женщины все убрали со стола. Но теперь лавку из-за стола не унесли к стене, и гости разговаривали с воеводой, сидя против хозяина, что ставило их почти в равные условия. Ну, разве что кресло воеводы было значительно выше скамьи, и это давало ему преимущество.
Ансгар в ответ на взгляд воеводы Вихорко рассказал, что произошло в Норвегии после смерти конунга Кьотви. Жаждущие собственной власти сильные ярлы протягивали руки за титулом, им не принадлежащим, а юный наследник титула предъявить свои права не мог, потому что не имел в своих руках символа власти – меча Ренгвальда, который к настоящему дню уже превратился в меч Кьотви. И теперь, после потери драккара своего дяди и гибели самого дяди Фраварада, Ансгар уже никак не успевал на народное собрание, которое должно было выбрать нового конунга, если он не предъявит свои права. Появись он там с мечом, никаких выборов бы не было, хотя недовольных ярлов по одному, с помощью других, более лояльных, пришлось бы ставить на место, но делал бы это уже законный конунг, а не претендент. Появись он там без меча, свои права пришлось бы отстаивать, возможно, с помощью союзников, которых еще предстояло купить или приобрести иным образом, или с помощью собственных воинов. Но теперь, потеряв только день и не имея драккара, чтобы отправиться в дорогу, Ансгар уже вообще не попадает на собрание, и конунгом выберут кого-то другого. Конечно, когда вернется Ансгар, вопрос с выборами станет спорным, и его неизвестно как, но придется разрешать. И именно для того, чтобы его задержать, шведы напали на драккар ярла Фраварада. Они своей цели добились и поддержали других претендентов…
