Митаюки хмыкнула, крутанулась, опять склонила набок голову, разглядывая пленницу у стены. Выдернула плеть у нее изо рта, спросила:
– Как тебя зовут, рабыня?
– Сай-Менени… госпожа…
– Тебе повезло, юная Сай-Менени. Сейчас ты сможешь сама определить свою судьбу. Если хочешь, я отдам тебя для развлечения воинам. Это не так страшно, как кажется. Полтора года тому я сама была невольницей, развлекающей собой белокожих дикарей. И как видишь, не умерла. Ты можешь стать моей служанкой, честно и преданно выполнять любые мои прихоти, не зная забот с кровом и пищей. Но ради этого тебе придется дать клятву на своей плоти и крови мертвеца… Мертвец тут как раз очень удачно образовался, все есть. Если ты нарушишь взятый на его крови обет, он учует это и придет из нижнего мира тебя покарать. А хочешь, я просто зарежу тебя, и ты разом избавишься от всех неприятностей?
Рабыня громко и глубоко сглотнула.
– Отвечай! – Ведьма вынула из ножен бронзовый клинок и прижала его к подбородку Сай-Менени.
– Служанкой… – выдавила из себя несчастная. – Я дам клятву… госпожа.
– Тебе помочь, чернокнижница? – спросил немец, не понимая, о чем беседуют девушки сир-тя.
– Ее незачем убивать, – разрезала путы Митаюки. – Она будет молчать. Да и не знает ничего. Возьму в служанки, пригодится.
– Какая скромность! – хмыкнул Штраубе. – Мне ты уже давно подарила трех рабынь, а себе только-только одну выбираешь.
– Ты мне нужен, немец. Тебя требуется одаривать. А сама с собой я могу договориться и даром.
– Всегда к вашим услугам, ваше величество, – низко склонившись, помахал над землей ладонью Ганс Штраубе.
Последние слова были Митаюки неизвестны, но, судя по эмоциям, это было нечто преувеличенно-почтительное.
– Я знаю, мой Ганс, – величаво кивнула юная чародейка. – Можешь идти. Я сама избавлюсь от трупа.
– Ты уверена, чернокнижница?
– Вполне. Сай-Менени его вытащит, а я отведу людям глаза, чтобы не заметили. Бросим в реку, остальное сделают нуеры. Этих змей тут в достатке. Но сперва маленькая девочка должна принести мне клятву верности. Такую, которые не нарушают.
– Тогда я пошел. Передай Матвею мой поклон.
Немец вышел, затворив за собою дверь, а ведьма приблизилась к невольнице, приподняла двумя пальцами ее подбородок, заглянула в глаза:
– Не нужно так горевать, деточка. Сегодня ты ступаешь на путь величия. Главной ценностью на этом пути является верность. Полная, безграничная, неукоснительная преданность. Подойди к мертвецу! Я скажу тебе, что нужно делать…
* * *
Ранним вечером, когда настоящее солнце еще только касается горизонта, а колдовское начинает потихоньку тускнеть, жена казачьего атамана Митаюки-нэ поднялась на южную башню острога и полной грудью вдохнула свежий смолистый воздух. Оперлась обеими руками на изодранный гаком кулеврины край стены. За ее спиной молча замерли преданные до смерти Вэсако-няр и Сай-Менени, караульный из сир-тя почтительно склонил перед белой хозяйкой голову, прижав кулак к груди.
Впереди, насколько хватало взгляда, и даже далеко там, куда его не хватало – справа, слева, позади, – раскинулись земли, реки, озера, болота, города, селения и просто племена, покорные воле юной чародейки, готовые исполнять ее приказы, молиться ее шаману, жертвовать собой ради любой ее прихоти, ради ее улыбки и просто одобрительного взгляда. Где-то там, ныне отдыхающая, находилась ее армия числом в семь сотен копий, а еще вдвое больше воинов мечтало попасть к ней на службу, сражаться ради ее планов, отказаться от родовых богов ради удачно подвернувшегося ей Иисуса Христа.
А впереди, далеко на юге, висело созданное мудрыми предками второе солнце счастливого мира сир-тя. Пока еще не знающего о ее существовании, намеренного жить по своим планам и давно одряхлевшим обычаям. Даже не подозревающего о том, кто станет править ими всего через несколько лет.
– Но разве родился в этом мире тот, кто способен меня остановить? – спросила далекие солнца юная чародейка и ласково им улыбнулась.
Глава 8
Весна 1584 г. П-ов Ямал
Твердый, как камень, и ровный до зеркальности снежный наст ослепительно сверкал под солнечными лучами целым морем разноцветных искорок, и оттого Устинье казалось, что она идет по радуге. И все бы хорошо – кабы не резкие порывы ветра, столь холодного, что от него перехватывало дыхание, а лицо болело, словно истыканное ножом.
Маюни, похоже, так сильно от мороза не страдал. То ли оттого, что здесь были его родные земли и погода казалась привычной, то ли потому, что он волок за собой изрядно груженный челнок с покрывалом, оружием, снастями, небольшим запасом мяса и летней одеждой. Ныне невенчанные супруги были одеты роскошно, в драгоценные меха и толстые кожи – охотником остяк был умелым, позаботился. Однако, коли морозы отпустят, в таких жарких малицах и кухлянках недолго и свариться. Посему старую одежду они не выкинули. Не столь плоха была, чтобы разбрасываться.
Но сколь ни хорошим следопытом был Маюни, но долго кормить семью на одном месте он не мог. Даже такую маленькую, всего из двух человек. Зверь вылавливался, ловушки пустели – и требовалось кочевать все дальше и дальше. А последняя стоянка оказалась столь неудачной, что уходить пришлось уже через десять дней, оставшись почти без съестного припаса. Старый ушел, нового не прибавилось.
Устинья вытянула в сторону руку, позволяя сесть на нее белому полярному филину. Птица, несмотря на размеры, оказалась совершенно невесомой и с готовностью подставила округлую макушку для поглаживания. Закрутила головой, гукнула, пошевелила ушами с высокими кисточками, то поднимая их, то пряча.
Маюни нахмурился. Его супруга опять общалась с кем-то, кого он не видел и даже не ощущал. Здешние духи благоволили к Ус-нэ, вызывая у остяка что-то похожее на зависть или ревность. Ведь потомственным шаманом был он, а не женщина!
Однако Маюни помнил, что обижаться на духов нельзя, грех. Их положено благодарить за помощь. А уж как они ее проявляют – то дело небесных покровителей, а не смертных.
Устинья взмахнула рукой, словно отпуская кого-то, и сказала:
– Нельзя прямо идти, там вдалече, за взгорком с елями, волки залегли. Голодные. Много. Считать птица не умеет, но стая большая. Обойти надо, не то порвут. Правой стороной миновать, дабы на их пути вечернем следов не оставить.
Остяк кивнул, навалился на лямку, поворачивая в указанном направлении, и медленно пошагал к чахлым зарослям, выдаваемым токмо остроконечными снежными бугорками. Что там, под ними, березы, сосенки или просто камыш – поди, угадай! Ныне везде и всюду росли только лед и снег.
Маюни, тяжко пыхтя, взобрался на очередной взгорок и остановился, переводя дух. Впереди, насколько хватало глаз, лежала совершенно гладкая равнина.
Море! Наконец-то они вышли к морю! Ныне солнце стало долгим, скоро лед сойдет, и в глубокие воды можно будет закинуть длинную уловистую сеть.
– Надеюсь, от волков мы уже ушли, – сказал следопыт, дернул лямку, поворачивая левее, и быстро-быстро помчался вниз по склону, уже не волоча челнок, а убегая от него вдоль берега. Теперь оставалось пройти всего с полверсты – и двое путников наконец-то оказались возле старого тайника.
Снег, понятно, начисто попрятал и переменил все давнишние приметы, однако одну не удалось скрыть даже ему: высокий скелет чума, десяток стоящих кругом и связанных макушками жердей.
– Ну вот, пришли, да-а… – облегченно сбросил лямку Маюни. – Теперича токмо полог накинем, и дом готов. Вишь, как удобно, коли не убирать слеги-то?
– Значится, мы по кругу прошли? – спросила Устинья и уселась на один из тюков в лодке. – По осени отсюда ушли, всю зиму от места к месту мыкались, обратно вернулись.
– Ныне зверь распуганный вернулся, – пояснил Маюни, – иной подрос, когда вороги большие в ловушках сгинули, иной с других мест пришел. Да-а… Теперь здесь снова охота будет.
– А потом опять кочевать? С места на места? По кругу? Чум, подстика и костер?
– Да-а… – неуверенно ответил следопыт. – Все так живут… А что?
– А то!!! – внезапно взорвалась Устинья. – Мездрить, топить, мездрить, топить… Не хочу! Надоело!!! Надоело, понял?! Я в баню хочу, Маюни! Я постель нормальную хочу! Чтобы под одеялом на топчане мягком спать, а не на земле в шкурах! Я дом нормальный хочу! Печь! Избу! Я прялку хочу, каши, блинов! Нормально жить хочу, а не у костра на шкуре день за днем, и днем, и ночью!!! Нормально, ты понимаешь это?! В просторном доме, на одном месте, с соседями людьми, а не оленями и волками!
Она закрыла лицо рукавицами и протяжно, со всхлипом заплакала.
– Ус-нэ… – растерялся Маюни. – Ус-нэ моя… Не плачь! Не плачь, желанная, я все для тебя сделаю… Хочешь, в Пустозерский острог поедем? Там жить станем? Токмо скажи, да-а… Все по-твоему станет.
– И чего ты там делать станешь, в Пустозерье?! – вскинув голову, со всхлипом спросила Устинья. – Чум у города поставишь? В бубен станешь бить? Кому ты там нужен?! Кому я там нужна?
