– Женщина… – Иван погладил шрам. – Они взяли с собой женщину. Из селения? Поймали в лесу?
– Или она прилетела с ними, – усмехнулся Енко. – Ведьма.
– Да… так тоже может быть.
– Так и есть. И больше о ней не думай. Идем!
Хитрый колдун уклонился от прямого ответа: кто была эта женщина, дева – он прекрасно знал – почувствовал, ощутил, ибо не так и давно уже сталкивался с нею. Митаюки-нэ! Дева себе на уме, коварная… вернее, пытающаяся таковой казаться. Зачем о ней говорить? Может, эта юная интриганка еще и сгодится… если ее не сожгут на костре в славном Дан-Хаяре, судя по промелькнувшей мыслишке – к тому все и шло. Может, стоит предупредить девку? Впрочем, поздно уже. Если такая хитрая – пускай сама выкручивается, небось должна бы услышать мерзкую мыслишку… а нет, так и нуер с ней, вернее – нуеров хвост.
– Эй, нуеров хвост, – обернувшись, Енко окликнул Дрянную Руку, замешкавшегося у барбарисовых кустов. – Ты что там потерял? Живот прихватило?
– Нет, учитель, не живот, – взволнованно дернув шеей, парнишка показал за кусты рукою. – Там мертвый. Совсем недавно убили… отняли жизнь.
– Чувствую, что недавно, – недовольно пробормотал колдун.
Ишь ты, хвост нуеров, заметил! Учуял… талантливый достался ученичок!
– Это свои его, – подал голос и второй ученик – Ясавэй Северянин. – Учитель! Мы с Нойко бросимся быстрее оленя, глянем?
– Бросился один такой… Ладно, метнитесь! Поглядим на ваши способности… хе-хе… оценим.
Согласно кивнув, Енко Малныче повернулся к ватажникам:
– Пойдем и мы – глянем. Все ж любопытно, за что его?
– Боюсь, любезнейший друг мой Генрих, покойник нам этого уже не скажет, – поправив берет, хмыкнул Штраубе.
– А мы не его будем спрашивать – учеников.
Казаки – Иван, немец да Афоня с Маюни – поспешно зашагали вслед за колдуном… да тут же схватились за сабли, едва не изрубив в куски выпрыгнувшего на тропу шлемоголова!
– Тьфу ты, нечистая сила! Вылетел!
– О, Ноляко! – весело крикнул Енко. – Ну, наконец-то явился. Что-что? Кто-то тебя обидел? Неужели, еду отобрал? По носу щелкнул? Щелкнула? Ай-ай-ай… Знать, на костер старушка не захотела… в отличие от молодой дурочки. Что ж, ла-а-адно!
– Что, что ты там говоришь, друже Енко? – догнал колдуна атаман.
– Да так… просто вслух думаю. Рассуждаю – кто бы мог быть убитый?
Убитый лежал в росшей за кустами траве ничком, раскинув в стороны руки. В левом боку его зияла кровавая рана.
– Кремневым ножом ударили, – облизав губы, пояснил Ясавэй Северянин. – Без всякого колдовства, просто.
– Нет! Немножечко все-таки поколдовали! – сидевший на корточках напротив трупа Нойко вскинул глаза. – Вон как четко все – одним ударом и прямо в сердце попали. Не-ет, без колдовства тут никак не обошлось!
– Умелому воину нести такой удар ничего не стоит!
– От простого воина этот бы защитился, вон, мускулистый какой!
– Хватит! – Енко Малныче пресек начавшийся спор и, внимательно осмотрев убитого, с хитрецой повернулся к Ивану:
– Что скажешь, мой любезнейший друг?
– Скажу, что убитый – человек непростой, – атаман склонился над трупом. – Сказать по-нашему – служилый: дворянин или из детей боярских. Кожа на малице тонкая, искусно выделанная… еще и браслет золотой, и жемчуг. Секира вон, рядом, каменная, боевая… Видал я у здешних щеголей и бронзовые и медные даже. Каменная-то куда надежнее, убойнее! Не из простых, но… не колдун – воин.
– Что воин, а не колдун – то и по мускулам видно, – нахально добавил Нойко. – А вы, господин Иван, все верно сказали, хоть нам и чужой.
– Да, верно, – колдун покивал, почесав бородку. – Воин, но не простой – знатный. Особо приближенный… Верно, провожал прилетевших колдунов. Они его и того…
– Своего же? – удивился Штраубе. – Зачем?
– Думаю, освобождали место… Убитый – не колдун, что его жалеть-то? – Енко Малныче задумчиво скривил губы. – Либо – что вернее – сей бедолага слишком уж много знал. Ну, пошли, что тут стоять-то?
– А это… – покусал губы Афоня. – Хоронить-то его не станем?
Колдун презрительно отмахнулся:
– Некогда. Да и – для воина – слишком уж много чести. Идем!
Путники вышли из зарослей через пару сотен шагов. Вкусно запахло дымком, впереди, за деревьями, показались обгоревшие остовы домов, хижины… И какие-то люди, деловито таскавшие из ближайшей рощицы бревна!
– Смотрите-ка – частокол, да-а! – первым углядел ограду Маюни.
– Частокол? – Иван улыбнулся. – Ну, знать, там точно – наши! Местные-то никаких частоколов не устраивают, все на колдовство свое поганое надеются.
– Хой, братцы! – воскликнув, Афоня быстро перекрестился. – Чай, не помстилось ли? Там вон, у частокола, не наш ли Матвей Серьга?
– Матвей и есть! – присмотрелся Штраубе. – А рядом с ним – Ухтымка. Да и вон остальные – с бревнами возятся. Эх, казачины!
Атаман тоже присмотрелся, прищурился – он что-то пока не увидел женщин… зато песню услышал:
Шел да шел молодой купец!
Молодой купец, да торговый гость…
– Девы наши поют! – немец качнул головой. – Душевно как выводят.
– Ну, пойдем к нашим, – подумав, распорядился Иван. – Теперь ж скрываться нечего!
Встреча оказалась радостной, еще бы! Атаман обнялся с Матвеем, приветственно кивнул подбежавшим ватажникам, улыбнулся:
– Наконец-то нашли вас, козаче!
– Так вы что… вы что – уже? – недоверчиво смеялся Серьга. – Туда-сюда – обратно! На Печору-реку смотались, к Строгановым? Аль… – старшой нахмурился. – Аль случилось что?
– Да ничего не случилось, – успокоил Иван. – Подняли мы струг со дна, отправили. Силантий Андреев за старшего.
– Силантий… Как у него нога-то?
– Да срослась, слава богу. Тем паче ему ведь, чай, не ходить – плыть на струге… – атаман потрогал пальцами шрам. – Вечерком соберем круг – обскажу, как было. Ну, и вы мне про все доложите. Покуда же… девы-то наши где?
– Да вон, на посаде, – Матвей показал рукой. – Там чернавки на уху рыбу пластают, а наши за ними присматривают да песни поют – слышишь?
Рассудив здраво, Иван сразу показаться супружнице на глаза не решился – та ведь на сносях была, так, от радости-то нежданной, мало ли что приключится? Послал Маюни – ты, мол, Устинье своей незаметно покажись да шепни… а я уж – потом уж.
Юный остяк закивал, разулыбался – не скрывал радости:
– Все, как сказал, сделаю, да.
Погладил ладонью бубен – да к хижинам. Атаман же с Матвеем Серьгой да Штраубе в дом ушли – поговорить до круга о разном. В храм бывший, а ныне – новый острог, можно сказать – почти что кремль, крепость. Афоня Спаси Господи на дворе остался да, помолясь, место принялся выбирать – где святой крест ставить.
Остальные ватажники все трудились, правда уже – радостно, с шутками веселыми, прибаутками. Оставшийся за старшого Ухтымка сам же и начал подначивать:
– А ну, навались, робяты, ух ты! Как улиты, ползаете… этак к ночи не кончим.
– Сам ты улита, Ухтымко! Вона, яму-то скривил…
– Да где скривил-то? Это у тебя, Яшка, глаз кривой!
Обойдя частокол, Маюни пошел на звук песни, на девичьи звонкие голоса. Затаился за молодыми березками, за калиною, к осиновому стволу прижался. Постоял немного, послушал, белоцвет высоченный усмотрел, стебель сломал – дудку сделал. Сунул в рот калину ягоду, прицелился – плюх! – угодил зазнобушке своей в шею.
Устинья дернулась, да, не переставая петь, провела ладонью. Подала плечами – показалось, мол…
Отрок, однако, не унимался – снова ягодку калину сорвал, плюнул… в спину девушке угодил, как раз меж лопаток. Обернулась Устинья… тут ей и – в лоб!
А девы все пели, чернавки сир-тя ловко пластали кремневыми ножами рыбу, Устинья же…
Брови нахмурила, плат с головы сняла, сок калиновый со лба стерла… Да – в кусты! Грозно этак, решительно – а ну-ка, кто там еще шутки шуткует?
– Здрав будь, Ус-нэ! – вышел из-за осины Маюни. – Уж и не чаял тебя встретить, да-а.
– Господи… ты!
Обомлела Устинья, за сердце схватилась… Едва не упала – хорошо, остяк вовремя бросился, подхватил, обнял и, холодея в душе, отважно поцеловал в губы!
– Ах ты, миленький мой… Ты как же здесь-то? А наши?
– И наши здесь, да… Атаман, Афоня-шаман, немец… Другие к Строгановым, на стругах ушли, да. А мы вернулись!
– Миленький мой, миленький… живой!
Надетая на Устинье рубаха оказалась столь тонкой, истершейся, что юный остяк вдруг покраснел, ощутив твердеющую под его пальцами грудь… покраснеть-то покраснел, однако не убрал руку, мало того – под рубаху засунул… и так стало сладко! А Ус-нэ тяжело задышала…
– Эй, Устиньюшка-а-а! Ты где? Заплутала!
– Господи… ищут, – отпрянув от парня, девушка быстро перекрестилась. – Здесь я! Сейчас иду… Тихо, тихо ты, скаженный! Нельзя здесь, увидят.
– Слушай, Ус-нэ… ты Настю сюда вызови, да. Скажи, мол, дело есть.
Устинья строго прищурилась:
