— Что-то еще?
— Вам принесли странное письмо. Прямо сюда.
— Сегодня все странное.
На восковой блямбе отпечаталось нечто вроде полумесяца. Бумага казалась дорогой, но чудовищно замызганной.
«Монсеньор, прошу не трогать моих ребят. Мы поставим пришлых ублюдков на место сами. К вашим услугам».
И опять полумесяц, только намалеванный от руки. Ну, хоть одной заботой меньше!
— Передай Карвалю, что налетчики свое получат без нас. Да… Ты молодец, что принес в церковь цветы.
— Монсеньор… Я ничего не приносил!
Если не адъютант, то кто? Прячущийся в тайнике кэналлиец? Ангел Создателев? Да нет, Жильбер это, больше некому. В юности проще признаться в жутком злодействе, чем в сентиментальности.
— Робер! Можно вас на минутку? Только вас.
— Жильбер, встань у двери и гони всех.
…В гардеробной было сумрачно — кто-то опустил портьеры. Арлетта ждала со свечой, но тут же задула огонек.
— Смотри, — велела она, — не на меня, в зеркало. Вот Кабитэла, которую показали Окделлу. Того, что туда «украли» кэналлийцы, гарнизону хватит до осени. Не волнуйся, мы не возьмем ничего, о чем Росио пожалеет, да там ничего такого и нет просто золото и камни.
2
«В зарослях возле конюшен жил юный Слизень. Он не был ни одинок, ни голоден — дающие обильную и вкусную пищу лопухи росли здесь в изобилии, — и все равно Слизень чувствовал себя несчастным, ведь он был обречен смотреть на лошадей, которых ненавидел с рождения. Огромные, громко ржущие гривастые уроды оскорбляли мироздание самим своим видом, и хуже всех был Мориск, которого и лошади, и люди, и живущие при конюшне мыши с воробьями называли своей гордостью. Даже сторожившая двор собака и равнодушная ко всему Кошка расхваливали стать, резвость и выносливость Мориска, и чем громче звучали восхвалении, тем сильнее становилась ненависть Слизня.
Всякий раз, когда Мориска проводили мимо. Слизень терял сон и аппетит. Сородичи, которых занимали только свежесть и сочность листьев, не понимали обуревающих собрата страстей.
— Ну что ты беснуешься? — пеняли они ему. — Посмотри, как все хорошо! Идут дожди, лопухи прекрасно растут, что еще тебе нужно? Наша доля куда приятней лошадиной — мы свободны и никому не принадлежим, нас никто не взнуздает и не запряжет, мы, довольствуясь малым, имеем все, и только ты желаешь странного. Уймись, видишь, какой чудесный свежий побег? И вообще пора подумать о потомстве.
— Я не могу думать ни о потомстве, ни о еде, — отвечал Слизень, — пока земля носит это грязное, жалкое, ничтожное создание, которому воздают незаслуженную, оскорбляющую меня и Создателя хвалу. Вы можете жить своими никчемными заботами, я же не найду себе места, пока не восторжествует справедливость.
— А может, вам забыть про Мориска? — предложила слышавшая разговор Гусеница. — Когда его проводят мимо, закрывайте глаза, а вход в конюшню с нашего куста не виден.
— Какие глупости, — возразил Слизень. — Пусть эта негодная кляча проходит здесь редко, я ведь знаю, что она есть. Даже закрыв глаза, я не забуду, что она сейчас проходит мимо меня. Это отвратительно.
Гусеница удрученно замолчала, а Слизень безо всякого удовольствия скушал побег, на который ему указывали, и, устроившись на стебле, принялся ненавидеть. Так было и назавтра, и через неделю, а еще через день Слизень отправился к воротам конюшни. Лопухи там были пыльными и чахлыми, но мимо них ежедневно проводили Мориска, и ненавидеть оттуда было гораздо удобнее.
Когда лето подошло к концу, Мориск исчез, но Слизень не забыл и не простил. Он сидел на почти засохшем кустике и, закрыв глаза, представлял, как мимо ведут ненавистного коня. Это помогало, а потом Мориска вернули в конюшню. Он страшно исхудал, его ноги дрожали, и вдобавок жеребец хромал на заднюю ногу.
О, в этот миг Слизень был счастлив! Замирая от восторга, он вбирал в себя каждое неверное движение своего врага, каждое пятно на поблекшей шкуре, каждый тяжелый вздох. Но Мориска увели, и Слизень понял, что недостаточно насладился унижением проклятой клячи. Тогда он слез с куста и пополз к дверям конюшни. Камешки и соринки царапали нежное брюхо, песчинки налипали на тело, мешая двигаться, но Слизень стремился вперед. Он должен был видеть эту понуро опущенную голову, эти трясущиеся ноги, эти разбитые копыта!
Слизень почти миновал порог денника, когда над ним нависло нечто огромное, темное и тяжелое. Нога в грубом сапоге обрушилась вниз, положив конец и жизни, и ненависти, но судьба порой бывает милосердна: Слизень не услышал, как Конюх заверяет хозяина Мориска, что через неделю конь будет в полном порядке…»
Как всегда, сказочка записалась сразу. Как всегда, Арлетта запнулась на морали. Как всегда, стало немного легче. Сколько чернил и бумаги она извела, оставшись без Арно, но лучше так, чем биться в рыданиях или заживо умереть… Лучше так… Графиня пробежала глазами по строчкам и задумалась, глядя в окно. Она вспоминала — не сыновей и не мужа, Олларию, в которую ее приволокли по приказу Алисы. И тогда, и теперь город казался отвратительным и чужим, в Лаик и то было приятней, хотя Ли с Эмилем столица нравилась, а малыш Арно узнать ее толком так и не успел! Арно… Неужели, чтоб она наконец назвала младшего по имени, был нужен смерч?!
Постучали. Левий. Женщина уже знала его манеру, но если Он явился с утешением…
— Сударыня, я могу вам чем-то…
— Нет, — отрезала Арлетта. — Мой сын найдется.
— Мэратон! Да обретем мы утраченное, и да вернутся к нам те, кто дорог. Я имею в виду и себя. Пропала Альбина… Поверьте, потерять собственную кошку трудней, чем утешить дюжину вдовцов. К тому же из дюжины самое малое четверть в глубине души возносит Создателю не хулу, но хвалу. Разумеется, если они благочестивы.
— Меня в любом случае можно не утешать. — Шутка лучше носовых платков, на шутку она согласна. — Альбина не могла отправиться к коту?
— Я не заметил признаков вожделения, но наши мысли, сударыня, в очередной раз совпали. Самое неприятное, что Пьетро не нашел в Нохе ни единой кошки. В кухнях последний раз видели котов на прошлой неделе, и повара оказались слишком глупы, чтобы забить тревогу.
— А в городе? — подсказала графиня и сама же ответила: — У особняка мне сегодня попался кот.
— Я в предместье тоже видел нескольких, — припомнил кардинал. Собаки и лошади спокойны, а в Агарисе они волновались, хоть и не слишком долго. Я вижу открытую чернильницу. Вы…
— Очередная сказочка. И я опять не знаю, чем ее завершить.
— Это приглашение?
— Да.
Сперва крысы, теперь кошки… Но почему только в Нохе? Нет кошек, нет призрачных монахов, но остался зеленый, бьющий в небо свет. Неприятный, но и только. Гертруда Придд видела зелень и монахов четыреста лет назад, и ничего… Видимо дело не в Олларии, а в Изломе. Начнется Круг Ветра, и конец страхам.
— Ваше высокопреосвященство, я получила письмо от молодого Придда. Арно с ним говорил, и «спрут» написал… По просьбе Арно. — Малыш жив! Жив, это не Гаунау и тем более друг-мятежник. Это всего лишь ураган и дриксы! — Оказывается, вдова Эктора видела монашескую процессию и довольно подробно ее описала. Вам нужно это прочесть.
— Разумеется, я прочту, но есть и вещи поважнее. — Кардинал протянул женщине исписанные ею листы. — Сударыня, почему вы написали это именно сейчас?
3
Слова Джаниса с делом не разошлись. «Висельники» в считанные часы собрали своих бойцов и кинулись доказывать, кто на городском дне главный. Мелкие стычки переросли в общее побоище на левом берегу Данара. Больше трех сотен разбойничков сошлось на одном из местных пустырей; само собой, победа осталась за столичными, чем «Тень» не преминул порадовать Проэмперадора.
— Не понимаю, — посетовал Эпинэ. — «Пришлых» не понимаю… Допустим, ублюдкам надоело, что им мешают развернуться, вот и решили показать себя и свою силу. Но ведь глупо!
— Не то слово, Монсеньор, — буркнул вымотанный Карваль. — «Висельников» больше, они у себя дома и, что немаловажно, куда сплоченней скороспелого союза мелких провинциальных шаек.
— Неудивительно, — подхватил Мевен, — что схватка закончилась полным разгромом чужаков. Удивительно другое. Городское отребье — это вам не бергеры, а пришлые головорезы — никак не гаунау. Так за какими кошками и тем и другим резня?!
Рокслей равнодушно согласился: да, это странно и нехорошо, Карваль буркнул, что после фокуса с рынком местным ничего другого не оставалось: свой кусок у ворья принято отстаивать именно так, вот поведение пришлых, да, удивляет. Мэтр Инголс кивнул и тут же спросил уважаемых коллег, с чем, по их мнению, все перечисленные странности связаны. Поредевший Регентский совет обменялся унылыми взглядами; пятеро человек сходились в том, что как-то оно все неладно: после смерти Альдо поначалу было спокойно, а теперь с каждой неделей хуже и хуже.
