Три волхва, изнемогая, упершись лбами друг в друга, почти плача, продолжали творить свое черное волшебство.
Змей в полете издал новое шипение, опять полыхнуло огнем. Загорелся лес. Отсветы его освещали эту проносящуюся над верхушками громаду – трехголовую, с мерцавшими, как уголья, бессмысленно жестокими глазами, его раздутое брюхо и перебиравшие в воздухе когтистые лапы. Казалось, будто змей так только набирает разгон, вытянутым острым хвостом помогая себе держать направление. Мощное тело опять опустилось почти к верхушкам деревьев, оно летело неуклюже и тяжело, сбивая листву с дубов, шурша по иголкам сосен, но вот новый взмах огромных крыльев, и оно опять поднялось, парило – жуткое, бессмысленное, кровавое, разверзшее в разные стороны плоские рогатые головы на мощных длинных шеях. Средняя голова что-то заметила – селение над лесным озером. Другая зашипела, крылья чуть сложились, снижая полет, третья издала краткий рык, мощное туловище на миг сжалось, словно змей втягивал в себя воздух…
Снизу раздались крики, замелькали фигуры людей… которые тут же вспыхнули, разлетелись пеплом от струи гудящего огня. Селение было спалено в несколько мгновений. Потом еще одно. Путь огненного трехголового чудища сопровождался молниеносной безжалостной смертью.
Колдуны уже выбивались из сил, но знали, что их старания не напрасны. Они видели каждый своим внутренним взором, что сотворили, видели, как змей сжигает их же селения, их же людей, видели, как во многих местах по пути выпущенного ими зла возгорается лес. И первым не выдержал Шелот. Он отклонился, сказал человеческим голосом:
– Надо дождь… Все сгорит!
– Тсс! – прошипел Маланич. И его ужаснула поистине чудовищная мысль: из-за слабости Шелота они разорвали общее заклятие, змей вышел из повиновения!
Но Маланич уже ничего не мог, оба его кудесника дружно стали говорить не то, что он велел, они говорили простое и понятное для каждого ведуна заклятие призыва дождя. И он вынужден был вторить им. Ибо уже понял, что когда змей подлетит и учует во граде живое, он сожжет их вместе с Искоростенем! Но и вместе с русичами. Не останется никого!
Малфрида почувствовала, как ее кто-то дергает за подол. Поняла: опять это – оберег, засушенная мертвая рука Кощея. Этот оберег двигался и досаждал ей, лишь когда упреждал об опасности. И все же оберег по-своему был разумным, особо не привлекал к себе внимание людей. Сейчас же рука просто волокла ее прочь, не заботясь, заметят ли. Не заметили. Ибо все были отвлечены и взволнованы иным, все слышали этот отдаленный гул, стали примечать и дальние сполохи.
– Пожар в лесу, что ли? – спросил кто-то рядом.
– И дождь пошел.
Рука тащила и вдруг ослабела, упала. Когда Малфрида тайком подняла ее, накрыв собственными распущенными волосами, она уже не двигалась. Странно. Но Малфрида тут же поняла почему: рядом молились. Асмунд стоял на коленях и читал положенные слова, тут же опустились еще несколько воинов. Они сложили руки и творили христианскую молитву, которая, оказывается, была столь могучей, что и оберег Кощея потерял свою прыть, будто сдох. Малфриде даже стало жалко эту мерзость, держала ее, слегка баюкая.
– Смотрите! – указывал рядом кто-то из кметей. – Там в небе! О боги!
Малфрида помнила, что надо уходить, бежать отсюда, но была словно зачарована, как и все, не отрываясь глядела на огромный, слабо светившийся алым силуэт в небе. Складываются и раскрываются огромные крылья, несущие неуклюжее мощное тело…
– Трехголовый змей! – завопил кто-то.
Эти слова повторило множество голосов. Теперь они все видели его. Особенно когда чудище полыхнуло огнем, когда всполох его стал так ярок, что, казалось, осветил всю округу. И тут же дождь полил как из ведра.
Кто-то убегал, кто-то прятался, кто-то падал на землю и стонал.
Свенельд же выхватил меч и замер. Малфрида даже расслышала, как он почти спокойно сказал:
– К Искоростеню летит. Или на нас. Кто бы его ни наслал – всем сейчас станет жарко.
Он крутанул в руке мечом, словно намереваясь сражаться. Но клинок был ровно былинка против надвигавшейся на них угрозы.
– Его остановит дождь! – закричала Малфрида. – Молите о дожде!
Она сама упала на колени подле Асмунда, схватила его за рукав, тряхнула.
– Что надо говорить? Как вы вызываете дождь?
Ведьма Малфрида готова была молиться Распятому!..
Асмунд только вырвал у нее руку, молился, не прекращая ни на миг. Она даже различила его слова:
– …Да пребудет воля Твоя, как на небе, так и на земле…
Малкиня тоже упал на колени. Он не знал молитв, он просто повторял заклинание дождя. Ведь все, что у них осталось, – это надежда, что сильный ливень может погасить огни Трехглава.
Огонь полыхнул еще раз, в той стороне, где лежал Искоростень. Теперь Змей был совсем близко от них – мокрый, грозный, аспидно мерцавший огнем, он продолжал лететь…
– Бежим! – кричали люди, они не хотели сражаться с чудовищем, у них не было на это сил.
Свенельд отскочил, увидел Ольгу. Она тоже стояла на коленях, тоже молилась. Он захотел ее схватить, утащить, но она вырвалась, оставшись стоять коленопреклоненно. И он упал рядом, он хотел остаться с ней. Хотя и осознавал, что это конец.
Но что-то все же изменилось. Что – Свенельд не сразу и понял. Он вообще ничего не мог сразу сообразить, такое пронзительное шипение, такой режущий слух, исполненный ярости звук впивался в голову. Впору упасть, но он устоял. Рядом Ольга упала на четвереньки, и варяг услышал ее срывающийся на рыдание голос:
– Защити, о могущественный! Обещаю великую жертву Тебе… обещаю почитать и поклоняться Тебе, обещаю поверить в Тебя!..
Свенельд уже не различал ее слов. Сквозь льющие в лицо струи дождя он видел лишь то, что змей не приближается больше к ним, он мечется, словно налетев на невидимое заграждение, какое не в силах преодолеть даже его огромные крылья. И еще Свенельд увидел, как одна из голов задралась кверху, как изогнулась длинная шея, и змей выбросил вверх фонтан багряно-черного яростного огня.
– Опаньки, – только и произнес Свенельд, догадавшись, что потерявшее направление чудище так может опалить самого себя.
И опалило же!
Вон мечется теперь в осыпающихся огненными снежинками искрах собственного огня, вон одна из голов затряслась, лапой пытаясь стряхнуть пламя с загоревшегося уха. Но новый порыв ветра от взмахнувших крыльев только разжег его.
Свенельд вдруг захохотал. Надо же, он ведь всегда знал, что эти чудовища уступают людям в смекалке, всегда ценил людей именно за их ум. А эти!.. Тьфу на них! Даже Трехглав за века бесконечной древности потерял остатки разума. Да и был ли он у него? Разве ушел бы он из мира, если бы умел думать, умел выживать?
А сейчас Трехглав улетал. Удалялся туда, откуда прибыл, ибо там он не был жив, не чувствовал боли ожогов. Теперь же он летел, стремительно работая крыльями, торопился, тряс обожженной головой, сыпал огненными искрами, но больше не задерживался, чтобы палить огнем. Куда там, когда у самого уши пылали. И он тупо спешил укрыться. Ибо его гнали боль и чужая уничтожающая его вера. И приближение зари.
В лесу глухо ударило. Шипел, угасая под проливным дождем, черный лес. Медленно встал на свое место острый горючий камень. Новые кряжи исполосовали лес. Когда-нибудь их вновь покроет земля, прорастут новые деревья…
В ту ночь Мокей вдовий сын очень устал. И испугался… А ведь он был воеводой древлянского воинства, он поднялся так же высоко, как почтенные волхвы, мог даже со служителями разговаривать на равных. Видела бы его теперь матушка… Или Простя-изменница, променявшая его на какого-то варяга пришлого. Однако ни о матери, ни о жене он не вспомнил в тот миг, когда ночью над лесом взвилось это чудище трехголовое, когда волна жара пронеслась над городом, подпалив высокие островерхие кровли на городнях. Тогда Мокей, как и иные, бежал сам не понимая куда, лез в какие-то подполы, стучал зубами. А потом вдруг опомнился. Он ведь был среди своих людей, среди воинов, баб и детей, которых он вызвался охранять, за которых боролся. И вот тогда Мокей взял себя в руки и выбрался наружу.
Хвала всем силам подземным и небесным, но страшного змея уже не было. Куда подевался? Да пропал, и леший с ним! А вот башни над городом пылали. Загорелись самые высокие кровли в старом княжеском тереме над рекой. Там, где ранее располагалась гридница с колдующими в ней чародеями, где высились теремные переходы князя Мала, теперь все сильнее и гуще разгоралось пламя. Даже ливень с ним не справлялся. Если не погасить огонь, не растащить по бревнам ближайшие постройки, не сбить пламя с начинавших дымить соседних кровель – того и гляди, пламя погонит их всех прочь из города – как раз на мечи русичей. Этого Мокей допустить не мог.
