— На колени! — приказала она, глядя мне в глаза.
Я опустился на колени, и она накормила меня, вытащив горсть репсовой пастилы из сумки, висевшей у нее на боку.
— Встань! — снова приказала она. Я поднялся на ноги.
— Говорят, в городах у рабов есть ошейники, — сказала она. — Это так?
— Да, — ответил я.
Она взяла кусок лианы и, издевательски улыбаясь, несколько раз обвила вокруг моей шеи гибкое растение и закрепила его впереди.
— Ну вот, — с довольным видом произнесла она, — теперь и у тебя есть ошейник.
— Да, теперь и у меня есть ошейник, — подтвердил я.
— Скажи: я — твой раб, госпожа, — потребовала она.
У меня сжались кулаки. Она стояла совсем рядом, все еще держа руки у меня на плечах и смеясь мне в глаза.
— Я твой раб, — неохотно повторил я.
— Госпожа! — напомнила она.
— Госпожа! — эхом отозвался я. Она рассмеялась.
— Я вижу, ты находишь меня красивой, — заметила она.
Я не мог этого не признать.
И тут она с какой-то дикой яростью неожиданно ударила меня, так что я застонал от боли.
— Так ты осмеливаешься домогаться меня? — закричала она. — Меня, свободной женщины! Целуй мне ноги, раб! — срывающимся голосом прошипела она.
Стоя на коленях, я сделал так, как она велела.
Она снова рассмеялась.
— А теперь садись в лодку, раб, — распорядилась она. — И привяжи к ней плот. Сегодня мы будем заниматься заготовкой ренса. И пошевеливайся, мой раб!
Я срезал еще один стебель ренса, отрубил цветущую головку и бросил его на плот. Потом следующий. И так — снова и снова, час за часом, без передышки.
Хотя время было далеко за полдень, солнце палило нестерпимо. Над болотом поднимались густые испарения.
— Если ты не будешь исполнять мои приказы быстро и точно, тебя бросят тарлариону, — продолжала она свои наставления. — Ты — мой раб. Убежать отсюда невозможно. Тебя все равно поймают.
Я молча слушал ее.
Руки у меня ныли и покрылись кровоточащими волдырями.
— Режь здесь, — распорядилась она и направила лодку к новым зарослям.
Она права. Убежать отсюда невозможно. Голый, без оружия, совершенно один, без чьей-либо помощи и еды, далеко бы я не ушел. Ренсоводам, которых здесь наверняка сотни, если не тысячи, не составит никакого труда настигнуть меня и прервать мое едва начавшееся бегство, если их в этом не опередит тарларион.
Но больше всего у меня страдала душа. Когда-то у меня было собственное, гордое лицо, и потеря его меня уничтожила. Я лгал себе и знал это. Я сам выбрал позорное рабство вместо возможности умереть с честью. Теперь я знал себе цену, и мне было так тошно, что сделалось уже все равно, жив я или умер. Мне даже было безразлично, что, видимо, мне до конца жизни придется оставаться жалким рабом для мужчин, женщин и детей на этих ренсовых островах. Я это заслужил. Как я мог бы взглянуть в лицо свободному человеку, если мне противно было смотреть на себя самого?
Солнце жарило немилосердно, кольца лианы раскалились, и шея под ними стала красной и скользкой от пота и грязи. Я просунул палец под ошейник и немного оттянул его от горла.
— Не смей его трогать, — сурово сказала девушка.
Я убрал руку.
— Режь здесь, — указала она, и я снова принялся рубить ренс, пополняя его запасы для своей госпожи.
— Жарко, — сказала она. Я обернулся.
Она ослабила шнурок, стягивающий ее тунику. Я снова восхитился совершенством ее форм.
— Режь ренс, раб, — рассмеялась она. Я вернулся к прерванной работе.
— Тебе очень идет этот ошейник, — сказала она.
Я не ответил. Подобный «комплимент» больше подошел бы какой-нибудь девушке-рабыне, для меня же он был очередным оскорблением.
Я снова заработал ножом, обрезая цветущую головку ренса и бросая стебель на плот.
— Если ты снимешь ошейник, ты умрешь, — сказала она. Я промолчал.
— Ты понял? — спросила девушка.
— Да, — отозвался я.
— Госпожа, — добавила она.
— Я понял, госпожа.
— Вот и хорошо. Ты понятливый раб, — заметила она. — И очень хорошенький.
Я заскрипел зубами.
Короткий нож заработал быстрее, срезая цветущие головки с ренсовых стеблей.
— Хорошенький мой раб, — заметив мою реакцию, повторила она. Я затрясся от ярости.
— Пожалуйста, не говори со мной, — попросил я.
— Я буду разговаривать с тобой, когда мне того захочется, мой хорошенький раб, — ответила она.
Я дрожал от едва сдерживаемой ярости, от унижения, от ее презрения ко мне. Мне хотелось задушить ее. Но задушить в своих объятиях. А еще лучше — зацеловать до смерти.
— Режь, мой хорошенький раб!
И я опять, дрожа от ярости, сгорая от стыда, резал стебель за стеблем, бросая их на плот.
За спиной у меня раздавался ее издевательский смех.
И снова — стебель за стеблем, охапка за охапкой, цветущую головку — в воду, стебель — на плот. Время словно остановилось.
Солнце было уже низко, насекомые переместились ближе к зарослям осоки. Плещущаяся вода поблескивала вокруг торчащих из нее стеблей тростника расплавленными кружочками золота.
Долгое время никто из нас не произносил ни слова.
— Могу я говорить? — наконец спросил я,
— Говори, — разрешила девушка.
— Почему так много островов собралось вместе? — этот вопрос не давал мне покоя.
— Скоро праздник начала се'кара, — ответила она.
Я знал, что завтра ренсоводы действительно отмечают начало нового месяца, но это мало что объясняло.
— Но почему их так много? — поинтересовался я. — Это необычно.
— Ты слишком любопытен, а рабу любопытство не к лицу, — заметила она, однако продолжала объяснять дальше: — Хо-Хак созвал соседние острова на совещание.
— И сколько их здесь?
— Пять, — ответила она. — Это только из ближайшей части дельты.
— А цель совета? — спросил я.
Она могла говорить со мной совершенно спокойно: я был всего лишь рабом, и бежать мне было некуда.
— Он хочет объединить ренсоводов, — ответила она с изрядной долей скептицизма в голосе.
— Для торговли?
— Не только. Было бы неплохо, выработать стандарты на ренсовую бумагу, иногда вместе собирать урожай и, в случае необходимости, распределять его, помогая соседям. Но самое главное, это дало бы нам возможность установить более высокие цены на бумагу и выручить за нее больше денег, чем нам удалось бы сделать это в одиночку.
— Вряд ли это обрадовало бы Порт-Кар. Она рассмеялась.
— Да, ему бы это не понравилось, — согласилась она.
— А кроме того, объединение островов в какой-то мере дало бы защиту от чиновников Порт-Кара, — высказал я предположение.
