— Хорошо. Да согреет тебя в это самое холодное время года осознание того, что слава в служении. Но сначала мы должны помолиться, дабы знать, какое именно служение поможет нам искупить грехи. Нет ничего лучше покаяния, чтобы облегчить душу. Пойдем к алтарю, помолимся Императору.
Банник не возражал.
— Исповедь требует денежного пожертвования, сын мой, но это не проблема для человека из столь богатой семьи как твоя. Увы, все эти свечи сами за себя не заплатят.
Вместе они прошли по длинному проходу, спускавшемуся с обеих сторон от нефа, и исповедник Пайк подвел Банника к алтарю. Они преклонили колени в молитве, и Пайк предложил Баннику покаяться в грехах перед Богом-Императором.
Там, во мраке и холоде храма Повелителя Человечества, Банник рассказал о том, как стал убийцей.
Улей Мерадон — административная столица южного полушария Калидара. Огромная яма в пустыне, производящая 36 мегатонн очищенных кристаллов лорелея в год для нужд Схоластики Псайкана и библиариумов Адептус Астартес, более в нем нет ничего примечательного. Если я и рекомендую местное блюдо — песчаного клеща, поджаренного в магнии, то лишь потому, что это там практически единственная съедобная вещь. И ни в коем случае не пробуйте «салат».
Иероним Сквим Менее значительные индустриальные миры Сегментума Пацификус Точный путеводительКалидар IV, улей Мерадон 3335397.М41
Брасслок то приходил в сознание, то терял его так часто, что уже не был уверен, в каком состоянии находится сейчас. Сначала он думал, что сейчас он в сознании. Его мыслительные процессы были вполне связными. Не происходило внезапных перемещений или необъяснимой смены случайных событий. Процессы протекали как обычно, один за другим, без видимого нарушения логики. Существование помещения, в котором он находился, было объективно очевидным, судя по количеству подробностей, осознаваемых его органами чувств; песчинки под его живой рукой, гудение механизмов где-то в отдалении, струйки пыли, сыпавшиеся на его лицо, запах немытых тел и гноящихся ран, стоны пленников, звон цепей, когда узники вяло шевелились, пытаясь хоть немного облегчить положение своих измученных тел; все это был не сон, в котором ощущения появлялись и исчезали мимолетно. Пол, на котором он лежал лицом вниз, был тем же самым, что минуту назад, темнота была той же. Нет, это было не во сне. Хотел бы он, чтобы это был лишь сон.
Он провел пальцем живой руки по металлу. Под пальцем чувствовались песчинки, и Брасслок испустил тяжелый болезненный вздох. Все было реально, слишком реально.
Адептус Механикус жили в соответствии с двумя принципами, противоречившими друг другу: вера и разум. Вера в Бога-Машину и Его знание и разум, как ключ к пониманию сокрытых истин, лежащих в основе Его даров. Молитва была уместным дополнением к тому и другому.
Когда напали орки, он думал, что сейчас он должен умереть. Он уже должен был быть мертв. Но он был жив. Разум говорил ему это, тогда как вера говорила, что иного пути и быть не могло. Он был слугой Омниссии, и жив сейчас потому, что на то была воля Бога-Машины.
Он запустил процесс диагностики при помощи внутричерепных имплантов. Аугметика реагировала медленно, внешние разъемы и кабели были повреждены градом ударов, которые обрушили на него орки, когда брали в плен. С облегчением он убедился, что данные памяти его интеллектуального ядра не пострадали. Потерять память было бы слишком большим ударом.
Он помнил зловонное дыхание и грубые лапы орков, огромную их толпу, и свой ужас, когда они схватили его. Бедный верный Урто, пытавшийся его защитить, был разорван на куски.
Жалость и страх. Слабости плоти. Его аугметика пыталась подавить эмоции, но безуспешно. Он так до конца и не смог избавиться от человеческих слабостей, да и честно говоря, не хотел. Под пласталью и кабелями он оставался человеком, как и все слуги Омниссии. Он не был приверженцем сект, считавших ограничения биологического тела постыдной слабостью. Разве тело само по себе не было чудесной машиной? Разве не в человеческом теле воплотился сам Святой Император? Магос Биологис оспаривали это, экспериментируя с генетическими основами человеческого организма, неустанно пытаясь улучшить его. Как смогут техножрецы служить Империуму Человека, если сами полностью утратят человечность? Он читал секретные исторические документы, хроники Слепого Короля и его восстания против Верховных Лордов Терры, читал, как этот мятежный техножрец пытался использовать могущество Бога-Машины, чтобы очистить вселенную от человеческой жизни. Нечестивые деяния Слепого Короля имели катастрофические последствия и для Империума, и для Адептус Механикус, и все же иные из коллег Брасслока так и не усвоили уроки прошлого.
Были среди Адептус Механикус и те, кто пытался полностью избавиться от всех признаков своего биологического происхождения, адепты, подобные Ротару. Но не Брасслок. Для него совершенным воплощением воли Омниссии было взаимодействие машинной и человеческой составляющих в балансе, а не в противоречии, где ни одна часть не стремилась бы подчинить другую, а обе действовали бы во взаимовыгодном сотрудничестве, бесконечно выигрывая от этого. Знание как инструмент Человека. Верить в металл, в шестерню и механизм, быть машиной, но всегда с человеческим сердцем.
Брасслок был человеком, и навсегда им останется. Как адепт Марса Брасслок верил в процесс причины и следствия, считал его неизбежным, и сохранял спокойствие даже в таких обстоятельствах. Но как человек, он чувствовал страх.
Орки выломали большую часть его аугметики. Они прекратили попытки оторвать его узлы механодендритов, лишь когда убедились, что это убьет его. Его сердце, легкие и механизмы питания продолжали функционировать, хотя ни одна часть тела не осталась невредимой. Двое любопытствующих орков-специалистов — один одет как ужасная пародия на медика, другой вооружен множеством разнообразных и неожиданно сложных инструментов — несколько часов ковырялись в его теле, привязав его к столу, разумеется, без всяких анестезирующих средств. Его аугметика пыталась уменьшить боль насколько возможно, но не могла. Мучительная боль от этого «исследования» сейчас несколько уменьшилась, но не исчезла. Когда он пытался двигаться, сломанные кости и металл соприкасались, и боль вспыхивала снова, особенно в грубо зашитых орками ранах. Но эта боль — ничто по сравнению с тем, что он испытывал, когда орки разрывали его на части.
